Концепт "современности" и категория времени в "советской" и "несоветской" поэзии
Концепт "современности" и категория времени в "советской" и "несоветской" поэзии
Сергей Завьялов
1
Чем больше становится историей советское прошлое, тем менее видится оно ледяным монолитом, лишенным человеческого начала и признаков подлинной жизни, противостоящим миру правды и абсолютного добра, и тем очевиднее, с одной стороны, единство литературного процесса в России в ХХ веке, а с другой стороны тАФ развертывание этого процесса в нескольких последовательно сменявших друг друга, порой экзотических, культурных моделях.
Анализ того, что происходит в этих моделях с фундаментальными концептами, в данном конкретном случае тАФ с концептом ВлсовременностьВ» и тАФ шире тАФ категорией времени вообще, позволяет деконструировать такие мифологемы некритического рефлектирования, как Влсоветская поэзияВ», Влсоветская литератураВ», ВлсоветскостьВ» в целом.
Начнем с так называемой ВлсоветскойВ» поэзии, подразумевая под ней поэзию, так или иначе отождествлявшую себя с идеологемами режима.
С первых же лет советской диктатуры формируется чрезвычайно сложная картина: ее отличает прежде всего яростная внутренняя борьба, которая сопровождается сущностными мутациями тАФ прежние риторические фигуры продолжают ВлковарноВ» использоваться в новых условиях. Эта эстетическая и идеологическая система сохраняется на протяжении достаточно долгого времени, несмотря на смену, порой до неузнаваемости, антуража и декораций вплоть до ее последних конвульсий, сопровождавшихся обвинением одних советских писателей другими, советскими же, писателями в этой самой ВлсоветскостиВ».
Итак, уже на самом раннем этапе (первая половина 1920-х годов) принципиально инновационный тип Вллитератора-пролетарияВ», предложенный одним из вождей Пролеткульта Алексеем Гастевым (1882 г.р. [1]), в конкуренции за право представительствовать от лица Влсоветской литературыВ» подвергается вытеснению достаточно традиционным типом Влпрофессионального литератораВ», что проявляется не только в бросающемся в глаза отстаивании субъективной позиции в пику пролеткультовскому мы, но и, что менее бросается в глаза, но не менее важно, в отказе от нового ВлкосмическогоВ» понимания ВлсовременногоВ», от отрицания времени и отрицания истории. Сравним стихотворение Гастева ВлВыходиВ» (1919) и наиболее ВллевыеВ» поэмы Маяковского, ВлМистерию-буффВ» (1918) и Влкровавую Илиаду революцииВ», как он сам ее охарактеризовал, поэму Вл150 000 000В» (1921). У Гастева:
Ослепим материки..
Трехмиллионный дом, утонувший во мраке взорвем.
И заорем в трещины и катакомбы:
Выходи, железный,
Выходи, бетонный,
<..>
Шагай и топай средь ночи железом и камнем.
<..>
Океаны залязгают, брызнут к звездам.
<..>
Расхохочись,
Чтобы все деревья на земле стали дыбом и из холмов выросли горы.
И не давай опомниться.
Бери ее безвольную.
Меси ее как тесто.
Маяковский же в своей поэме так или иначе легитимирует время, вводя в монологе Человека просто человеческую, а не космическую систему координат.
Кто я?
Я тАФ дровосек
дремучего леса
мыслей,
<..>
душ человеческих искусный слесарь
<..>
В ваши мускулы
я
себя одеть
пришел
<..>
Взлезу на станки и на горны я
<..>
Слушайте!
Новая проповедь нагорная.
<..>
Араратов ждете?
Араратов нету.
Никаких.
Что же касается поэмы Вл150 000 000В», то здесь появляются Вудро Вильсон и Ллойд Джордж, Ленин и даже Шаляпин: коммунистический Армагеддон окончательно переносится из космоса на землю тАФ у его битв теперь есть координаты по Гринвичу и поясное время по Москве.
2
Середина 1920-х годов уводит со сцены не выдержавших конкуренции с ВлпрофессионаламиВ» пролеткультовцев (в основном они были 1880тАУ1890-х годов рождения, то есть ровесниками классиков Серебряного века тАФ от Блока до Г. Иванова и Адамовича). Сыграло свою роль и то, что пролеткультовцы с самого начала не были поддержаны Влпролетарской диктатуройВ», несмотря на то что жаждали отдать ей свой, как правило, правда, чахлый, талант (известны бесчисленные ВлподзатыльникиВ» Ленина в их адрес). Проигрыш более успешным младшим современникам тАФ Маяковскому, Багрицкому, Тихонову, Сельвинскому тАФ заставил многих из них оставить литературные занятия, а постоянно шедшая внутрипартийная борьба тАФ и членство в правящей партии (ВлпрофессионалыВ» в партии не состояли, и это облегчало им жизнь). В заключение надо отметить, что мало кто из пролеткультовцев пережил волну Большого террора.
Однако ВлпрофессионалыВ» были в глазах ангажированного читателя середины 1920-х слишком связаны с художественными проектами дореволюционного прошлого, за их спинами маячили неуместные тени Хлебникова и Гумилева, а время требовало иных медиаторов для выражения настроений, распространенных в определенном социокультурном слое. (Здесь следует отметить впечатляющую демократизацию поэтической аудитории.)
Этими медиаторами стали комсомольские поэты (1900-х годов рождения). Вот забавная саморепрезентация Александра Жарова (1904 г.р.):
Кто почти не знал
Поры неволи,
Ей в лицо
Проклятьем не гремел.
Я из тех,
Кто опоздал в подполье
И в тюрьму немного не успел..
Действительно, никто из классиков комсомольской поэзии не принимал участия ни в революции, ни в Гражданской войне. Однако если Пролеткульт тяготел к мировой революции, осуществляющейся космическими стихиями, комсомол построил свой хронотоп на фронтах Гражданской войны.
Довольно неба
И мудрости вещей!
Спуститесь в будни страны своей!
Откиньте небо! Отбросьте вещи!
Давайте землю
И живых людей, тАФ
писал ВлстаршийВ» комсомолец Александр Безыменский (1898 г.р.), риторически обращаясь к уже раздавленной ВлКузницеВ», а на деле к тем силам, которые руководили политикой, в том числе и литературной (не случайно предисловие к книге, в которую вошли эти стихи, ВлКак пахнет жизньВ» (1924), напишет Л.Д. Троцкий). Однако живые люди, действительно населившие комсомольскую поэзию, непременно будут назначены играть роль в некоем костюмированном спектакле: у Михаила Светлова Влмолодое тугое телоВ» рабфаковки превращается в горящую на костре Жанну дтАЩАрк, у Михаила Голодного судья ревтрибунала Гарба, выносящий приговоры сначала Влгаду-женщинеВ», а затем и собственному родному брату, осмысляется как местный екатеринославский Робеспьер, у Иосифа Уткина рыжий Мотэле и раввин Исайя включаются в канон персонажей Священного Писания.
Так впервые мы сталкиваемся с попыткой утвердить за желанным, но не случившимся участием в героических событиях сакральный статус этих событий. Для этого создается вполне четкая и осязаемая граница между временем героическим и профанным. И отсылки к другим героическим временам, от эпохи Патриархов до Великой французской революции, только подтверждают, что амбиции комсомольцев были именно таковы.
Надо отдать долг внутренней логичности советского режима: никто из поэтов-комсомольцев не был репрессирован, хотя некоторые из них и были исключены из правящей партии (впрочем, большинство в ней не состояло, а из комсомола выбыло по возрасту). В конце 1930-х никто из комсомольцев не вошел в канон Большого стиля, в 1940-х тАФ не получил Сталинской премии, уступив место несколько более профессиональным и, что любопытно, менее политизированным литераторам своего поколения, другого социального и, нельзя это не отметить, другого национального происхождения, среди которых нашлось место и Александру Прокофьеву (1900 г.р.), и Владимиру Луговскому (1901 г.р.).
Острота и пикантность комсомольской модели была редуцирована и потому, по сути, просто демифологизирована: с одной стороны, Гражданская война осталась осью героического времени, с другой стороны тАФ на эту ось последовательно ВлнанизывалисьВ» неканонические аксессуары. Так, у Луговского красные курсанты в беломраморном зале танцуют старорежимную венгерку с девицами, наряженными в платья с бантами.
Пожалуй, наиболее сложным вопросом литературной советологии является проблема становления Большого стиля, во многом определившего облик советской поэзии вплоть до середины 1980-х.
Этот процесс характеризуется, во-первых, появлением на главных ролях прежде совершенно маргинальных личностей, причем находившихся в момент призыва в ВлбольшуюВ» литературу в том возрасте, в котором стихи обычно уже писать перестают: Василия Лебедева-Кумача (1898 г.р.), Степана Щипачева, Алексея Суркова (оба тАФ 1899 г.р.), Михаила Исаковского (1900 г.р.), а во-вторых, расцветом такого специфически ВлтоталитарногоВ» жанра, как массовая песня.
Поззия советского Большого стиля, пик которой приходится на 1946тАФ1953 годы, в понимании ВлсовременностиВ» сделала следующий, на сей раз решающий, шаг: она лишила найденное комсомольцами Героическое время конкретики, превратив его (и здесь оказался востребован опыт Пролеткульта) в космически отвлеченный Великий Октябрь (не случайно его называли эрой). А только что окончившаяся мировая война сыграла роль Высокого Ритуала, повторявшего на новом витке героические поступки первопредков Государства. Обнажившиеся реликты мифологического мышления, героического сознания отменяли линейное время как таковое, актуализируя архаические модели времени, в том числе и в таких лозунгах, как ВлСталин тАФ Ленин сегодняВ». Мифология, возвращаясь в естественную для себя социокультурную среду, переставала быть сознательно конструируемой идеологией.
Весьма любопытные модели времени и понимания современности можно наблюдать в наиболее конъюнктурных стихах советских классиков, лишенных какого бы то ни было Влчеловеческого лицаВ», как правило ими самими потом не перепечатывавшихся. Вот пример из корифея советской эротики, Степана Щипачева:
Я не заметил, как брезжить стало,
Глянул тАФ совсем рассветало.
<..>
Об этом дне Маркс и Энгельс мечтали,
Стараясь его разгадать до детали.
<..>
Решая навеки судьбу поколений,
К нему направлял ход событий Ленин.
<..>
Сегодняшний день, к которому Сталин
Нас вел пятилетками в светлые дали.
Ведь от его золотого порога
Ведет прямиком в коммунизм дорога.
(ВлНачинается деньВ», 1948)
Однако Большой стиль, в отличие от революционных моделей предшествующего двадцатилетия, мыслит себя как единственный и вечный, то есть в каком-то смысле не только такой, который не будет иметь конца, но и такой, у которого не было начала. Педалируя классичность, он начинает абсорбировать и авторов предшествующих поколений, как это было с Анной Ахматовой (ее исключение из Союза писателей в 1946-м, а затем, после публикации стихов о Сталине, восстановление в 1951-м лишь подчеркивают некоторую безличностность автора, включенного в игру по правилам этого стиля: творческая судьба тАФ ничто, сиюминутное попадание в фокус тАФ всё). В нем находят естественное пристанище ВлнеоклассикиВ» Всеволод Рождественский и Павел Антокольский (1895 и 1896 г.р.).
Чрезвычайно важно, что Большой стиль мыслился как всеобъемлющий и потому многожанровый и иерархия жанров могла подчас меняться. Так, постепенно все больший вес приобретает поэма. Сталинской премии удостаиваются ВлСтрана МуравияВ» Александра Твардовского (1941), ВлКиров с намиВ» Николая Тихонова (1942), ВлЗояВ» Маргариты Алигер (1943), ВлСынВ» Павла Антокольского (1946), ВлФлаг над сельсоветомВ» Алексея Недогонова (1948), ВлПервороссийскВ» Ольги Берггольц (1951).
Примечательно также, что в это время в литературе наглядно заработал принцип общенародного (с принятием Сталинской конституции, а не пролетарско-диктаторского, как в послереволюционные годы) государства. Упал спрос на чистоту классового происхождения: нашлось место и выходцам из крестьянской среды (их было едва ли не большинство) и даже из дворянской (Сергей Михалков и Константин Симонов среди молодежи тАФ о подключившихся к работе стариках и говорить не приходится).
3
Огромную ценность при рассмотрении интересующей нас проблемы представляет стихотворный материал, в котором автор пытается передать свой травматический опыт или же опыт своего поколения, не входя в конфликт ни с советской идеологией, ни с советской поэтикой, как бы проговариваясь. В этих примерах мы часто сталкиваемся с настойчивой попыткой стереть границу между жизнью и смертью, выйти за рамки времени, распространить ощущение ВлсовременностиВ» на вечность. Приведем нарочно самые хрестоматийные примеры:
Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!
<..>
Нет, я ничего не позабыла!
Но была б мертва, осуждена, тАФ
встала бы на зов Твой из могилы,
все б мы встали, а не я одна.
(Ольга Берггольц, 1941).
Я тАФ где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я тАФ где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я тАФ где крик петушиный
На заре по росе;
Я тАФ где ваши машины
Воздух рвут на шоссе..
(Александр Твардовский, 1946).
Три с половиной десятилетия, с 1917 по 1953 год, ВлсоветскаяВ» поэзия набирала силу и влияние над умами как адресатов, так и адресантов. Особенно впечатляют ее победы над последними: Влнеслыханная простотаВ» позднего Пастернака и отказ от Влбессмыслицы скомканной речиВ» у послелагерного Заболоцкого. Судя по всему, Большой стиль был закономерным итогом развития определенной тенденции в русской поэзии, и взаимоотношения с категорией времени и локализация ВлсовременногоВ» у некоторых авторов Серебряного века позволяют сделать такое пессимистичное предположение.
Эту тенденцию характеризует прежде всего тАФ мистика, с внесением которой в стихотворную ткань и делаются первые подступы к безличности и глобальности Большого стиля. Благодаря мистическому туману поэт из кого угодно (служителя муз, певца национальной судьбы тАФ можно использовать любые эвфемизмы из арсенала поэзии XIX века) превращается в Пророка, что делает невозможным хотя бы легчайший градус самоиронии: ВлЯ тАФ изысканность русской медлительной речи..В» Бальмонта, ВлЮноша бледный со взором горящим..В» Брюсова, ВлОн (то есть тАФ я. тАФ С.З.) весь тАФ дитя добра и света..В» Блока, реальная страна с реальными людьми становится Русью-Женой (тот же Блок), ВлМессией грядущего дняВ» (Белый), и, что самое главное, останавливаются исторические часы: ВлДля вас тАФ века, для нас тАФ единый часВ» (снова Блок), ВлВ пространство пади и разбейся, / За годом мучительный годВ» (снова Белый).
Затем тАФ переживание своего времени как апокалиптического. Здесь тАФ прежде всего бьющие в лоб ВлКонь БледВ» Брюсова и ВлПоследний деньВ» Блока.
Наконец, экзальтация низкого (проститутка должна непременно первой увидеть Грядущего в Вышних, алкоголь тАФ способствовать реализации пророческих способностей, промискуитетные сексуальные развлечения тАФ трактоваться как Влмистические МигиВ»).
По-настоящему альтернативная описанной тенденция проявится лишь в 1920-е годы в творчестве Ходасевича. Поэт из Пророка превратится в иронизирующего над собой невротика:
Всё жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль, тАФ
или:
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
Собственно, именно тогда и безразлично тАФ в Париже/Берлине или Ленинграде/Москве появляются противостоящие Влвеликой русской поэтической традицииВ», с одной стороны, и Влперу, приравненному к штыкуВ», тАФ с другой, авторы, ставшие называть вещи своими именами: Андрей Егунов (1895 г.р.), Георгий Оболдуев (1898 г.р.), Константин Вагинов (1899 г.р.), Николай Заболоцкий (1903 г.р.), Александр Введенский (1904 г.р.).
Никакого сфинкса с Влонемелым лицомВ», никаких Влглухих годовВ» и Влстрашных летВ»:
Нанюхался я роз российских,
и запахов иных не различаю
и не хочу ни кофею, ни чаю.
(Андрей Егунов, 1935).
История предстает в виде метаболизма биомассы (Заболоцкий), где время движется, что само по себе довольно странно (Введенский), где, несмотря на не способствующие тому обстоятельства, продолжают писаться стихи, но не urbi и не orbi, без претензии на то, чтобы сделаться чьими-нибудь Влкормчими звездамиВ»:
И музы бьют ногами,
Хотя давно мертвы.
(Константин Вагинов, 1926)
Их персонажи делают с привычными литературными топосами то, что мы бы назвали сегодня деконструкцией, и время подвергается этой процедуре наряду с Вллитургией красотыВ» окружающего мира, Влнежной тайнойВ» любви или Влзмеиными очамиВ» смерти:
И, с отвращеньем посмотрев в окошко,
Сказал Фома: ВлНи клюква, ни морошка,
Ни жук, ни мельница, ни пташка,
Ни женщины большая ляжка
Меня не радуют. Имейте все в виду:
Часы стучат, и я сейчас уйдуВ».
(Николай Заболоцкий, 1933).
Я с временем незнаком,
увижу я его на ком?
Как твое время потрогаю?
(Александр Введенский, 1931).
Таковой была картина в середине ХХ века, когда история словно бы переломилась: где-то что-то еще продолжало развиваться по инерции, еще возводились могучие постройки Большого стиля, на пике креативности находились его последние и, может быть, наиболее совершенные мастера: Александр Твардовский (ВлДом у дорогиВ», ВлЗа далью тАФ дальВ») и Ольга Берггольц (ВлВерностьВ»), новые интонации можно было расслышать в массовой песне (ВлДорогиВ» Льва Ошанина, ВлРодина слышитВ» Евгения Долматовского, ВлПодмосковные вечераВ» Михаила Матусовского, ВлДрузья-однополчанеВ» Алексея Фатьянова), возникали даже (или скорее реанимировались) новые жанры, как, например, басня (Сергей Михалков), но поэтическую стилистику с каждым годом все больше определяли тридцатилетние, от Михаила Луконина до Евгения Винокурова (1918тАФ1925 г.р.), те, кто прошел войну. После смерти Сталина изменения стилистические дополнились политическими; в советском мэйнстриме Большой стиль уступил место выработанному фронтовиками Суровому стилю.
4
Начинавшие невиданно реалистической (конечно, в рамках советского контекста) окопной лирикой, фронтовики в дальнейшем оказались, за редчайшими исключениями, пленниками своей темы (и, возможно, своего успеха), со временем становившейся не менее, а, пожалуй, даже более мифологичной, чем Великий Октябрь. В контексте идейных и эстетических проблем эпохи (и чем ближе к концу советизма, тем сильнее) сама тема войны звучала как укор молодому поколению, живущему, выражаясь языком человека из масс, Влна всем готовомВ». Именно так эта тема использовалась поэтами официоза (как правило, несколько более старшими по возрасту). Вот цитата из знаменитого ВлНет, мальчики!В» (1962) Николая Грибачева (1910 г.р.):
Они в атаках не пахали носом,
Не маялись по тюрьмам и в плену
И не решали тот вопрос вопросов тАУ
Как накормить, во что одеть страну.
<..>
Теперь они в свою вступают силу.
Но, на тщеславье разменяв талант,
Уже порою смотрят на Россию
Как бы слегка на заграничный лад.
И хоть борьба кипит на всех широтах
И гром лавины в мире не затих,
Черт знает что малюют на полотнах,
Черт знает что натаскивают в стих.
<..>
Нога скользить, язык болтать свободен,
Но есть тот страшный миг на рубеже,
Где сделал шаг тАФ и ты уже безроден,
И не под красным знаменем уже..
Интересно, что схожая по степени мифологизма картина наблюдалась и в послевоенной ВлнесоветскойВ» поэзии при ее зарождении: Героическое время было сдвинуто примерно на десятилетие назад, в Серебряный век, сделав героями бывших антигероев. В интересующем нас поколении поэтов 1900-х годов рождения наиболее значительной фигурой, иллюстрирующей эту тенденцию, является Арсений Тарковский (1907 г.р.). В ранних стихах 1920тАФ1930-х годов, в том числе и таких хрестоматийных, как ВлВсе разошлись. На прощанье осталась / Оторопь желтой листвы за окном..В», ВлЕсли б как прежде я был горделив, / Я бы оставил тебя навсегда..В», ВлС утра я тебя дожидался вчера..В», мы не видим никаких примет времени: ни в предметном мире, ни в мире чувств. С годами, однако, вневременное пространство Тарковского все более заполняется историческими атрибутами, и эти атрибуты отчетливо тяготеют к последнему предреволюционному десятилетию, совпавшему с первым десятилетием жизни автора. В 1950-х годах это, возможно, уже не только неосознанная тенденция поэтики, но предмет рефлексии:
Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается.
<..>
Где ВлОстров мертвыхВ» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
<..>
Где твердый знак и буква ВлятьВ» с фитою?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не отделялось запятою,
То запятой и смертью отделилось..
Однако поэт пытается вырваться из чужого времени, говоря в финале: ВлЯ только по грядущему тоскуюВ». Причина тому вновь тАФ невозможность найти свое место в настоящем. В сущности, об этом же и хрестоматийные строки 1965 года: ВлЯ вызову любое из столетий, / Войду в него и дом построю в нем..В»
С демонстративных стилизаций литературы начала века начинала и поэзия петербургского андеграунда, в первую очередь Роальда Мандельштама (1932 г.р.), с подобными настроениями можно столкнуться и в ранней поэме Иосифа Бродского ВлШествиеВ» (1961), но в целом поэзия оттепели (второй половины 1950тАФ1960-х годов) предстает антитезой предыдущей эпохе, отчетливей всего проявляющейся именно в реабилитации ВлсовременностиВ», сегодняшнего дня.
5
Собственно, разговор о ВлсовременностиВ» был начат советскими классиками, даже можно сказать, властью, пытавшейся придать социализму Влчеловеческое лицоВ» и этим сделать его привлекательным еще для одного поколения. С удивительной силой и откровенностью проговаривается об этом Александр Твардовский в стихотворении 1966 года, рассуждая о выборе между ВлсовременностьюВ» с ее приметами и мифом, где прошлое и будущее слиплись в один нерасторжимый комок:
День прошел, и в неполном покое
Стихнул город, вдыхая сквозь сон
Запах свежей натоптанной хвои тАФ
Запах праздников и похорон.
Сумрак полночи мартовской серый.
Что за ним тАФ за рассветной чертой, тАФ
Просто день или целая эра
Заступает уже на постой.
Советские ВлноваторыВ» тАФ Вознесенский и Евтушенко тАФ делают бескомпромиссный выбор в пользу ценностей, существующих hic et nunc. Так, в знаменитом прологе к ВлБратской ГЭСВ» Евтушенко с беспрецедентным для советского поэта реализмом упивается самим воссозданием картины начинающегося дня:
И снова я вбирал, припав к баранке,
в глаза неутолимые мои
Дворцы культуры.
Чайные.
Бараки.
Райкомы.
Церкви.
И посты ГАИ.
Заводы
Избы.
Лозунги.
Березки.
Треск реактивный в небе.
Тряск возков.
Глушилки.
Статуэтки-переростки
доярок, пионеров, горняков.
Глаза старух, глядящие иконно.
Задастость баб.
Детишек ералаш.
Протезы.
Нефтевышки.
Терриконы,
как груди возлежащих великанш.
Мужчины трактора вели. Пилили.
Шли к проходной, спеша потом к станку.
Проваливались в шахты. Пиво пили,
располагая соль по ободку.
А женщины кухарили. Стирали.
Латали, успевая все в момент.
Малярили. В очередях стояли.
Долбили землю. Волокли цемент..
Интересно, что и в тех случаях, когда поэт обращается почему бы то ни было к истории, он воссоздает ее по тем же реалистическим законам, по которым живут его герои-современники. Так, юный Ленин в ВлБратской ГЭСВ» тАФ единственный человек в Симбирске, кто, сжалившись над пьяной бабой, поднимает ее из лужи.
Вознесенский, со своей стороны, заявляет:
Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию тАФ
ностальгию по настоящему.
Взаимоотношения со временем становятся вообще одной из главных тем его творчества. Вот, скажем, как это выглядит в поэме ВлОзаВ» (1965):
А тебе семнадцать. Ты запыхалась после гимнастики. И неважно, как тебя зовут <..> У меня за плечами прошлое, как рюкзак, за тобою тАФ будущее. Оно за тобой шумит, как парашют.
Когда мы вместе тАФ я чувствую, как из тебя в меня переходит будущее, а в тебя тАФ прошлое, будто мы песочные часы.
Резкий разрыв с мифологическим мышлением не был, тем не менее, для большинства поэтов-шестидесятников (1930-х годов рождения) разрывом с советской идеологией. Идеологические кирпичи и глыбы были ими приспособлены в своих целях как левая платформа для взаимодействия с западными интеллектуалами и как бьющая без промаха дубина против внутренней реакции:
В минуты
самые страшные
верую,
как в искупленье:
все человечество страждущее
объединит
Ленин.
Сквозь войны,
сквозь преступления,
но все-таки без отступления,
идет человечество
к Ленину,
идет человечество
к Ленину.. тАФ
восклицает в ВлБратской ГЭСВ» Евтушенко.
Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:
ВлСкажите, Ленин, мы тАФ каких вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где
победы и пробелы?
Скажите тАФ в суете мы суть не проглядели?.В»
<..>
ВлСкажите, Ленин, в нас идея не ветшает?В»
И Ленин
отвечает.
На все вопросы отвечает Ленин, тАФ
вторит ему в ВлЛонжюмоВ» Вознесенский, слегка, выражаясь словами Грибачева, Влна заграничный ладВ».
Однако возвращение в реальное время из Героического, осуществленное Евтушенко, фокстрот, вытанцовываемый с современностью Вознесенским, и антисоветский неомодерн были всего лишь подновленными репликами проектов вчерашнего дня. Реально новое пространство поэтического искусства, во многом не обжитое и сегодня, очертили на рубеже 1950тАФ1960-х лианозовцы и Геннадий Айги (1934 г.р.).
По-новому зазвучала здесь и тема времени, которое затрещало вместе со всей устоявшейся системой ценностей у Генриха Сапгира (1928 г.р.):
Последние известия.
Экстренное сообщение!
..На месте
Преступления.
Большинством голосов.
..Градусов
Мороза.
..Угроза
Атомного нападения
Эпидемия..
Война..
Норма перевыполнена!
(ВлГолосаВ», 1958тАФ1962),
заскользило и зашаталось, проверяемое на прочность, у Всеволода Некрасова (1934 г.р.):
быть или не быть
быть или не быть
очень может быть
очень может быть
быть или не быть
быть или не быть
так тому и быть я бы не сказал
так тому и быть я бы не сказал
вроде бы и да
вроде бы и нет
вроде бы и нет
вроде бы и да
<..>
странная страна
и временные времена.
Но особенно чуток анализ Айги: сложнейшая диалектика времени, отслаивание его частного измерения, провоцируемое фундаментальными актами бытия (с одной стороны, ВлТетрадь ВероникиВ», с другой тАФ стихотворения-реквиемы), надежно свидетельствует о том, что русская поэзия последнего полустолетия не осталась в стороне от важнейших вызовов человеческой мысли:
жизнь измерялась
лишь той продолжительностью
времени тАФ ставшего личным как кровь и дыханье тАФ
лишь тою ее продолжительностью тАФ
которая требовалась чтобы на лицах
от слов простых
возникали прозрачные веки
и засветились тАФ
от невидимого движения слез
(ВлПрощальное [Памяти Васьлея Митты]В», 1958).
Завершая на этом наш обзор (по некоторым соображениям мы не касаемся последнего поколения Бронзового века тАФ от Кривулина до Рубинштейна), приходится признать, что граница между архаическим и модернизованным сознанием проходит не по линии ВлсоветскоеВ»/ВлнесоветскоеВ», а значительно более причудливым образом.
Думается, что анализ других фундаментальных категорий еще более усложнит складывающуюся картину.
Вместе с этим смотрят:
"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"
"Christmas stories" by Charles Dickens
"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi
"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури
"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя