Версия происходящего как элемент сюжета в рассказе Пантейлемона Романова тАЬХулиганствотАЭ

Голубков С.А.

Прежде всего отметим, что комическая метаморфоза, очень часто соприкасающаяся с семантическим полем гротеска, есть знаковый переход от одного качества явления к другому, совершенно неожиданному, парадоксально-небывалому. Это очевидное, непосредственно воспринимаемое повествователем и персонажами произведения превращение одного объекта в другой объект всегда чревато смысловым приращением.

Комическая метаморфоза (оборотничество, окаменение, опредмечивание, оживление неживого, тиражирование персонажей, допускаемое автором в сатирических или юмористических целях) тАФ это всегда изображенное событие, а потому введение писателем в мир произведения разнообразных метаморфоз прежде остального затрагивает систему тАЬфабула тАФ сюжеттАЭ. Писателя будет в первую очередь волновать вопрос о масштабе изображаемого происшествия-тАЭпревращениятАЭ, ведь такое событие может стать и ключевым, центральным в произведении (вспомним новеллу Франца Кафки тАЬПревращениетАЭ или перекликающийся с ней рассказ Иштваня Эркеня тАЬОбратное превращениетАЭ).

Но есть и другой тип комической метаморфозы, который напрямую связан с надфабульным уровнем системы сюжета - с событием рассказывания. Этот тип можно определить как резкую смену мнений повествователя, рассказчика или героев об изображенном (фабульном) событии. Семантическая глубина комической метаморфозы в принципе всегда зависит от количества и тАЬкачественноготАЭ разнообразия учтённых тАЬточек зрениятАЭ всех имеющихся субъектов повествования. Ведь целокупная система сюжета включает не только содержащиеся в произведении мотивы, ситуации, события, но и весь спектр движущихся оценок происходящего, данных различными субъектами сознания. Любое изображенное событие увидено всегда тАЬчьими-то глазамитАЭ.

В произведении нередко такая субъектно-объектная метаморфоза может выступать как резкая, чреватая смеховым результатом, смена слухов-версий происходящего. Одна версия буквально опрокидывает другую, третья принципиально иная, чем обе предыдущие. Вводимая в сюжетно развёртываемую комическую ситуацию подобная версия даёт читателю двойное знание тАФ и о случившемся, и о его интерпретаторе.

Для иллюстрации вовсе не обязательно брать произведения, проходящие, так сказать, по тАЬведомствутАЭ признанных шедевров. Творчество писателей так называемого тАЬвторого рядатАЭ тАФ тоже весьма ёмкий резервуар выразительных образцов удачного функционирования названного литературного приёма.

Обратимся к рассказу Пантелеймона Сергеевича Романова тАЬХулиганствотАЭ, датированному 1926 годом. Середина двадцатых годов тАФ эпоха расцвета сатирических жанров, в которых работали М.Зощенко, И.Бабель, М.Булгаков, А.Платонов, И.Ильф и Е.Петров и многие другие. Поэтому интересно посмотреть на всё семантическое поле, которое образуют произведения разных по масштабу дарования, но использующих сходные художественные решения писателей.

Рассказы Пантелеймона Романова этой поры напоминают остроумные нравоописательные этюды, в которых автор позволяет себе весьма нелицеприятно говорить об обществе мелких людей, о невежестве человека толпы, вовсе не заискивая перед народом, не рассматривая его в виде непогрешимого, осиянного высшим божественным светом богоносца, в виде статичной и хорошо намоленной иконы.

В основе его рассказов обыкновенные житейские случаи, но, как известно, именно случайное может выступить чудесным, невиданным проявлением закономерного.

Собственно говоря, случаев в данном рассказе всего два: во-первых, неизвестный парень в трамвае тАЬпрорезал у бабы мешок с мукойтАЭ, а, во-вторых, высыпавшую из остановившегося вагона перепачканную до предела мукой толпу задержали из озорства ещё два парня, которые тАЬнесли какие-то столбы на ножкахтАЭ. Народ послушно остановился, ворча и недоумевая, стоял какое-то время, потом парни, завидев приближающихся милиционеров, поспешно ретировались, а ничего не понимающие люди понемногу разошлись. Вот фактически и вся фабула романовского короткого, в три с половиной странички, рассказа.

Однако вся соль остроумия заключена не в фабуле, а во введении самых неожиданных версий происходящего. По поводу первого случая (разрезали мешок с мукой) высказываются две точки зрения: первая тАФ тАЬвсе возмущённо говорили о том, что хулиганство растёт и что с ним плохо борютсятАЭ; вторая тАФ тАЬКакой-то старичок в очках и с поднятым воротником пальто говорил о том, что это чисто русское явлениетАЭ (имея в виду то ли хулиганство вообще, то ли весьма специфическое разрезание мешков с мукой в трамвае). Причём, эту фразу о тАЬрусском явлениитАЭ произносит не единожды.

Но куда интереснее и эксцентричнее столкновение различных толкований факта появления на трамвайной остановке и последующего задержания целой толпы странно возбуждённых и перепачканных мукой людей. Первую версию высказывают сами пострадавшие, оспаривая мнение старичка в очках, что тАЬвсе хулиганы питаются водкойтАЭ:тАЭВот он (парень тАФ С.Г.) и трезвый, а весь вагон так убрал, что выйдем сейчас на остановке, на нас, как на зверинец будут смотретьтАЭ. Вторую версию предлагают вновь подошедшие и потому неосведомлённые люди:тАЭМожет быть, грабёж какой случился .. Вон, вишь, трамвай подошёл, все как черти белые оттуда вылезли. Может быть, громилы?.тАЭ А когда старичок в очках, громко возмущавшийся порядками, стал ходить тАЬвзад и вперёдтАЭ (при этом тАФ тАЬтак как от него сторонились все, то он очистил себе пространство среди толпы и прохаживался по нему, как по комнате, а кругом него стояли и смотрели на него, как стоят в круг на бульваре, глядя на учёного медведятАЭ), то появляются и новые реплики-версии:

тАЬтАФ Всё сам с собой что-то говорит.. <..>

тАФ А может, они и не громилы, а душевнобольные?тАЭ

Через некоторое время в систему сюжета входит и принципиально иная, гипотетическая версия-размышление:тАЭЯ как-то прошлый раз шёл, смотрю, всех тоже вот так и остановили. Что такое, в чём дело? Оказывается, толпу снимали для кинематографатАЭ.

Но в конечном счёте тАЬпобеждаеттАЭ версия о задержании громил.

Указанная нами смена чисто бытовых интерпретаций происходящего придавала бы рассказу характер чисто забавного, полуанекдотического казуса, свидетельствовала бы исключительно о наличествующей в повествовании стихии юмористического, если бы не тревожно намекающая на что-то до боли знакомое и мрачное другая цепочка реплик-комментариев. В повествование включаются другие голоса, врываются другие интонации.

тАЬ тАФ Чёрт знает что, остановили всю публику. Вот дурацкие распоряжения-тотАЭ.

Это трезвый голос естественного здравого смысла.

тАЬ тАФ А может на что-нибудь нужно, - сказал голос из толпытАЭ.

Это уже налицо версия, принадлежащая безымянному человеку, по-видимому, привыкшему к беспределу и отсутствию от кого-либо каких-то сносных объяснений.

тАЬ тАФ Конечно, если бы не было нужно, останавливать бы не сталитАЭ.

А тут уж явно версия множества (не случайно в тексте отмечено, что эти слова тАЬсказало ещё несколько голосовтАЭ), охотно и по-рабски безропотно принимающего любые действия власти как справедливые и тем самым снимающего проблему личной ответственности. тАЬНам с тобою думать неча, коли думают вождитАЭ, тАФ как-то саркастически обронил поэт.

И, наконец, ещё одна реплика-версия неожиданной и странной приостановки уличного движения. Собственно, это даже скорее попутное замечание-предостережение:

тАЭНе очень с ним разговаривай, их, должно быть, задерживать будуттАЭ.

Фраза, можно сказать, из будущего 1937-го года!

При сопоставлении этих двух рядов версий тАФ первого (чисто комедийного) и второго (с элементами возможного нарастающего драматизма) тАФ обнаруживается двойная семантика фразы беспокойного старичка в очках:тАЭНи в одной стране невозможно такое безобразиетАЭ. За словами героя, казалось бы, наполненными привычным старческим брюзжанием, угадываются и лёгкие штрихи намечаемой авторской декларации.

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя