Явления русской литературы в оценке М. М. Бахтина

Литературоведческие работы Михаила Бахтина четко разделяются на две группы: посвященные теоретико-литературным проблемам (ВлАвтор и герой в эстетической деятельностиВ», ВлК методологии гуманитарных наукВ» и т. п.) и монографические исследования творчества отдельных писателей (книги о Рабле и Достоевском). Последний ВлразрядВ» явно более доступен и близок для понимания неискушенному читателю. Однако в своем научном творчестве Бахтин больше занят теоретическими исследования и работы историко-литературного плана нужны ему больше для иллюстрирования своих построений (полифонии, карнавала и т.п.). Может быть поэтому из всего многообразия литературного материала Бахтин выбирал только классиков, ведь их пример наиболее ВлрепрезентативенВ» и прозрачен для понимания отвлеченных идей.

Писатели же 20 века как будто выбывают из историко-литературного кругозора Бахтина. Кроме разрозненных статей и высказываний до нас не дошло самостоятельных исследований, посвященных им. Это объяснимо отчасти тем, что Михаил Бахтин сам находился в литературной среде начала 20 века и хорошо ее знал непосредственно изнутри. Поэтому, заниматься подробным исследованием этой среды означало бы столкнуться с противоречием собственной же теории: эстетический феномен может быть подлинно оценен только тогда, когда исследователь занимает позицию ВлвненаходимостиВ».

Однако это лишь прибавляет цену каждым отдельным высказываниям ученого о литераторах-современниках. Свидетель литературного процесса и личный знакомый многих известных писателей, блестяще знавший их творчество, Бахтин тонко и глубоко чувствовал современную ему литературу, видел ее подчас под иным углом зрения, нежели смотрим на нее мы.

Сейчас достаточно легко составить мнение о том, что думал Бахтин по тому или иному вопросу: его сочинения тщательно собраны, изданы, прокомментированы. Издаются сборники, истолковывающие мельчайшие нюансы теории ученого. Выходит даже журнал ВлДиалог. Карнавал. ХронотопВ», целиком посвященный Бахтину. Однако филолог-исследователь при взаимодействии с наследием Бахтина вновь и вновь вынужден реконструировать, ВлсинтезироватьВ» его мысли заново. Причина тому тАУ разрозненность, граничащая даже с эклектичностью, с которой мы сталкиваемся при чтении и сопоставлении его работ, особенно ВлтеоретическихВ». Чего стоит одна неразбериха с авторством некоторых текстов! Невольно вспоминаются слова С. С. Аверинцева о П. А. Флоренском, сочинения которого своей отрывочностью сравниваются с творениями досократиков. Бахтин парадоксальным образом предстает иллюстрацией своих же построений о понимании, диалоге. Такого моря интерпретаций со столкновением полярных точек зрения не знал, пожалуй, ни один исследователь литературы. Тем не менее основные положения теории Бахтина стали научными мифологемами.

Для оценки того века, культурным героем которого без преувеличения можно назвать Бахтина, настало самое время. Поэтому его помощь при обращении к 20 веку представляется очень важной, даже бесценной. Составить впечатление о взглядах ученого на эту проблему можно из обширной беседы Бахтина с В. Д. Дувакиным, которая состоялась в 70-х годах . По сути тАУ это непринужденный разговор двух специалистов (хоть и несопоставимых по масштабам научного дарования) на самые различные темы, касающиеся культурной жизни начала 20 столетия, особенно ВлСеребряного векаВ» (Дувакин тАУ специалист по Маяковскому и беседа с Бахтиным ему нужна была в том числе и для того, чтобы почерпнуть материал для своих исследований), а также людей, входящих в так называемый Влкруг БахтинаВ». Поэтому разговор Дувакина с Бахтиным носит больше культурологический, нежели литературоведческий оттенок. В высказываниях о писательских персоналиях у Бахтина редко сквозит литературно-критический мотив. Большое внимание уделяется тому впечатлению, которое производил на ученого тот или иной писатель или поэт.

Воспоминания Бахтина можно сравнить с эккермановскими ВлРазговорами с ГетеВ». Это, наверное, самостоятельный жанр тАУ элегические мемуары. Элегические, потому что через воспоминание о собственном прошлом у Бахтина прорывается грусть по поводу настоящего. Дело даже не в изоляции ученого, в которой он тогда находился, а в принципиальной враждебности ему атмосферы времени брежневского застоя. Хоть к тому моменту открытые гонения на Бахтина и прекратились, он был вынужден прозябать в безвестности и бездействии. Диссидентское же позерство ему было всегда чуждо. Отсюда тАУ безвыходность ситуации, хорошо определяющейся словами Блока:

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой иль тоскою;

Когда под гробовой доскою,

Все, что тебя пленяло спит;

Когда по городской пустыне,

Отчаявшийся и больной,

Ты возвращаешься домой

И тяжелит ресницы иней,

Тогда тАУ остановись на миг

Послушать тишину ночную:

Постигнешь слухом жизнь иную,

Которой днем ты не постиг.

Эти строки из поэмы ВлВозмездиеВ» цитируются в беседе не случайно. Действительно, Бахтин был одним из немногих людей, кто ощущал Влжизнь инуюВ», испытывал тоску по ней, даже будучи прикованным к кровати и живя в типовой многоэтажке. Отчасти поэтому воспоминания о дооктябрьском прошлом не лишены известной доли идеализации, романтики (взять хотя бы главу, посвященную учебе в Петербургском университете). Для Бахтина тАУ это время, в котором только и могло существовать настоящее творчество.

ВлНад БлокомВ»

К символизму Михаил Бахтин питал особую симпатию. Корень этого - в родственности идеалистического мироощущения. Строго говоря, вся русская идеалистическая философия начала двадцатого века, к которой, несомненно принадлежал Бахтин, ВлпляшетВ» от проблемы символа, как двупланового двустороннего феномена, соединяющего видимое и невидимое, тварное и несотворенное, трансцендентное и имманентное.

Свою родственность символистам Бахтин декларирует сам:

- Значит, вы вообще, по своим связям и симпатиям, принадлежали к кругу символистов? тАУ спрашивает Дувакин.

- Символистов, символистов. Самым авторитетным для меня поэтом, и не только поэтом, но и мыслителем и ученым был Вячеслав Иванов всте-таки. И теперь я очень люблю его.

Об Иванове у нас речь пойдет ниже. Теперь обратимся к Александру Блоку. Этого поэта Бахтин цитирует в беседе несколько раз и речь о нем заходит чаще, чем о ком-либо другом из поэтов.

Прежде всего, ВлРазговорыВ» отразили тот облик, который являл собой Блок. Великий поэт и молодой ученый встречались на поэтических вечерах в Петербурге. Вот как вспоминает Бахтин о первых впечатлениях о поэте: ВлПросто когда он выходилтАж во всем этом чувствовалось что-то особое, не здешнее так сказатьтАж Одним словом, мы все маленькие люди тАУ это вот человек совсем другой. Этот человек сделан не из общего теста, из совсем другого. Мы все сделаны из теста совсем не блоковского. А Блок - это исключениеВ» .

Не обошел вниманием Бахтин и такой ВлскользкийВ» для блоковедов вопрос, как характер религиозной веры поэта: ВлУ нас, например, считают, что Блок был чуть ли не атеистом. Но другие утверждают, что нет, Блок атеистом никогда не был, что он богоборцем был, что нет в мире поэта такого большого, который бы не был богоборцем и который был бы чистым, да еще естественнонаучным атеистом. Это, конечно же, вздорВ».

Большая неприязнь кроется в словах Бахтина о ВлдемократическихВ» симпатиях поэта:

ВлтАжОн был приподнят даже над самим собой. Был Блок тАУ это лучший Блок тАУ в поэзии, но не всей поэзии. И потом был Блок тАУ человек, который якшался черт знает с кем и черт знает с чем. Все его увлечение большевистской революцией, вся эта его ахинея вокруг темы Влинтеллигенция и революцияВ», Влотрыв от народаВ», Влинтеллигенция и народВ» - все это, конечно, был тот Блок, над которым он сам поднимался в прекрасные минуты, когда он действительно творил, когда он был выше всего этого, он был над БлокомВ» . ВлОн не совпадал сам с собой, - говорит далее Бахтин, - он был выше себя тАУ вот это его такое ренегатство. Он в какой-то мере был ренегатом символизма и ренегатом интеллигенцииВ».

ВлИроническая поэмаВ»

Поэму ВлДвенадцатьВ» Бахтин оценивает как Влизумительное произведение по таланту и по тому, как Блок показал революциюВ».

ВлВот эта вся изобразительная сторона тАУ она очень сильна. Я это время помню, помню заснеженный Петербург с его выстреламитАж и вот эти разговоры обывательскиетАж Все это великолепно, конечно. И все это, разумеется, иронично. Ну и, конечно, ироничны, но только ирония здесь имеет совершенно другой смысл, ироничны эти двенадцать красногвардейцевВ». Думать, что красногвардейцы тАУ Влэти 12 апостолов, которые шли за ХристомВ» тАУ поданы серьезно, как считает Бахтин, нельзя. ВлВ целом вся картина тАУ изображение общества того времени, разноголосица того времени тАУ все этотАж оговорено иронически, не до концаВ».

ВлДругой пессимизмВ»

Бахтин признает в Блоке декадентское начало, которое, впрочем, считает признаком любого настоящего поэта. ВлИзвестная опустошенность в нем была, но, если хотите, такая опустошенность есть во всяком поэте. Человек, который не знает пустоты и никак, ни с какого конца не причастен хоть немного к пустоте, не может понять и той полноты, которая необходима для поэтатАж Наша трагедия <в отличие от античной> не может быть такой чистой трагедией, она вся пронизана этим ощущением пустоты и, более того, она не отделима от элементов комедииВ».

Хоть Блок и говорил, что Влненавидит свое декадентство и бичует его в других, которые, может быть, менее повинны в нем, чем онВ», Бахтин считает, что тут Блок имеет в виду декадентов тАУ поэтов его времени. Само понятие декаданса ученый возводит к НицшеВ». Немецкий философ считал декаданс отрицательным явлением, противопоставляя ему мироощущение будущего сверхчеловека. Ницше воспевал Влсовершенно безграничную радость жизни, приятиятАж не жизни, а бытияВ» . И Влвечное возвращениеВ» же, Влсобственно говоря, имеет прежде всего эмоциональный смысл: принимаю все и готов переживать свою жизнь сколько угодно разВ».

У русских символистов, в том числе у Блока, был Влдругой пессимизмтАж поэтический пессимизм и отчасти философский пессимизмтАж Если хотите, веселой поэзии нет и не может быть. Если нет элемента чего-то от конца, смертитАж, то нет и поэзии. Потому чтотАж иначе это не поэзия, иначе это будет глупый телячий восторгВ».

Блок Влотлично понимал, что такое восторг, но не телячий восторг:

Мира восторг беспредельный

Сердцу певучему дан

Но дальше:

Радость тАУ страданье одно

И:

Узнаю тебя жизнь, принимаю!

И приветствую звоном щита!

Это поэзия! тАУ говорит Бахтин, - И вся поэзия такова в различных формах. Она принимает жизнь, но не как теленок, а как люди, знающие и понимающие, что жизнь все-таки включает в себя смерть как необходимый элемент, и что конец тАУ конец это очень важноВ» .

Декадентство в общепринятом, устоявшемся ныне смысле слова Бахтин не приемлет. ВлЭтот термин и выдвинули, и носились с ним представители не больших поэтов, а так, мелких поэтиков, которые само слово ВлдекадансВ» понимали как определенную позу, выгодную, интересную и т. д., которые ходили непременно в черном и т. д. Скажем какой-нибудь <Александр> Добролюбов, который всегда приходил в черных перчатках непременно и не снимал их сидя в гостиной. Вот это был декадент. А большие поэты в этом отношении никакими декадентами не были. К ним не применим этот термин, который пахнет этой позой, черными перчатками и т. д.В»

О мэтре и античных метрах

Как уже говорилось, Бахтин испытывал особую симпатию к Вячеславу Иванову, причем не только как к поэту, но и как к ученому-исследователю, близкому ему по духу. Косвенно они были знакомы тАУ Иванов дружил с отцом Валентина Волошинова (который, как известно, входил в Влкруг БахтинаВ»). Впрочем, как рассказывает Бахтин, Влособенно близким из значительных поэтов я ни с кем не был, но знал очень многих, почти всехВ».

Вячеслав Иванов был вхож в кружок ВлOmphalosВ». ВлОтчасти он объектом был, <не членом>, но это не исключало его огромного влияния на настАж Более того, эти омфалитики писали античными метрамитАжВ»

Как отмечает Бахтин в своих ВлЛекцияхВ», ВлИванов был одинокВ». Истоки его поэзии не французский, немецкий и английский символизм, как у Брюсова или Бальмонта, а античность, средние века и эпоха Возрождения. ВлУ Вяч. Иванова эти влияния непосредственны и они создали ему особое положениеВ» .

Непреодолимая одаренность

Роль Валерия Брюсова в истории русской литературы Бахтин видит в том, что он Влсумел приблизить к нам западноевропейский символизмВ», а также Влмного сделал для правильного понимания античной поэзии своими переводамиВ».

Ученый отвергает взгляд на Брюсова как на Влпреодоленную бездарностьВ» (Марина Цветаева): ВлЭто не был гениальный поэт, не был, может, даже большой поэт, но это был в высшей степени ценный деятель культуры, поэтической культурытАж Все-таки это настоящий поэт, а не какая-то бездарность, хотя бы преодоленнаяВ».

Бахтин спорит и с устоявшимся мнением о том, что Брюсов и Блок были в каком-то смысле полюсами символизма. ВлТут все-таки преувеличивают. У нас вообще любят все сталкивать и превращать в противоположноститАж Если хотите, душа у них была одна и никакой здесь противоположности не было. Они были в одном лагере в глубоком смысле этого словаВ».

ВлПевец смертиВ»

В духе своих рассуждений о пессимизме рассуждает Бахтин и о Федоре Сологубе. ВлОн был больше прозаиком, чем поэтомтАж Как известно, он был пессимист, певец смерти, как его охарактеризовал ГорькийВ».

ВлЯ всегда считал Сологуба талантливым поэтом, - рассказывает Бахтин, - более того, я считаютАж ВлМелкий бесВ» одним из лучших романов 20 векаВ».

Бахтин сопоставляет Передонова с героем Салтыкова-Щедрина Иудушкой Головлевым: ВлИудушка тАУ это человек совсем другой эпохи. А передоновых сейчас хоть пруд прудитАж Почти каждый наш учитель средней школы недавно еще был ПередоновымтАж Передоновщина стала какой-то атмосферойтАж Там Передонов как исключение еще изображался, и директор его очень не любил, очень хотел от него избавиться поскорей. А у нас передоновы ценятся чрезвычайно высоко, и задавать тон в школьных коллективах сталитАжВ»

Хотя сам Сологуб ВлПередоновым, конечно, не был. Он просто был человеком с тяжелым характером, непривлекательным был человеком. Но все чувствовали его ум, талант и превосходство над другими. Обывателем его назвать никак нельзятАж Он не считал себя декадентом. Потом, как человек, он был менее всего декадент. Это был, можно сказать, очень солидный человек, учитель, инспектор школытАжВ»

Русалка и утопленник

Галерею русских символистов дополняют воспоминания Бахтина о Зинаиде Гиппиус и Дмитрии Мережковском. Эта пара резко выделяется из череды представителей этого течения, о большинстве из которых ученый вспоминает с уважением. По его мнению чета Мережковских как раз принадлежит к Влмелким поэтикамВ», в которых много напускного, деланного тАУ главный грех поэта, по Бахтину.

Зинаида Николаевна, по воспоминаниям Бахтина, не была так красива, как на портретах. ВлОна была фальшива в смысле сделанности: ее дыхание тАУ это тяжелое дыхание русалки, вытащенной из воды на берегтАж А в то же время она была обаятельна. К тому жетАж очень умна, умнее чем Дмитрий СергеевичВ».

Последнего Бахтин награждает нелестными терминами: ВлОн был какой-то синий, как утопленник. Синий был и какой-то плюгавенькийтАж Я бы сказал плюгавый интеллигентВ».

Франт в лаптях

Стилизованность и деланность, по мнению характеризуют представителей совсем другого, отличного от символизма, лагеря тАУ ВлдеревенщиковВ».

О Николае Клюеве Бахтин вспоминает так: ВлВ первый раз его я слышал в 1917 году после февральской, но еще до окябрьской революции в религиозно-философском обществетАж Он тогда читал свою ВлРусскую азбукуВ» тАУ истолкования различных букв, поэтические метафоры к каждой букве. Тогда он мне не понравилсятАж Он был слишком уж стилизован, крашен, напомажен в буквальном смысле этого словатАж

А потом я с ним встретился уже в других условиях, уже много лет спустя и он мне очень понравился. Во-первых, он великолепно читал свои стихитАж прекраснейшие. Когда я потом читал их на меня не производили такого впечатления как тогда, когда я его слышал.

Но все-таки это поэт был настоящий. У него ломанья было много. Он, например, изображал из себятАж человека, совершенно чуждого городской интеллигентской культуре. Он один раз, например, спросил меня, подойдя к шкафу книжному: ВлЭто на каком языке у тебя книги-то?В» Это были книги на немецком языке, а он по-немецки великолепно читалВ».

Маяковский тАУ Влсвой человекВ»

ВлТам, где есть опустошенность и нет силы, там не может быть и сколько-нибудь настоящих стиховВ», - говорит Бахтин о Маяковском. Но с другой стороны он считает его в подлинном смысле пессимистическим поэтом, а эта оценка в устах Бахтина звучит как положительная.

ВлЧто касается до такого оптимизма, как вот в этих стихах Маяковского тАУ ВлИ жизнь хороша и жить хорошоВ» тАУ то здесь много казенного, фальши. В Маяковском все-таки пессимизм преобладалтАж Или вот строка: ВлМоя милиция меня стережет (так у Бахтина. тАУ Н. М.)В». Но говорит-то он здесь все-таки фальшиво. Но его фальши не чувствовали, и все-таки он был свой человектАж Нет, здесь, если хотите, может, есть элемент иронии (заметим, как в отношении поэмы ВлДвенадцатьВ» Блока. тАУ Н. М.)В». И здесь Бахтин произносит знаковое для себя слово: ВлВообще у Маяковского много карнавального, очень многотАж Она появилась, конечно, в ранний футуристический периодтАж и до самого концатАж Нужно сказать, что та революция, которую он знал, когда писал Влмоя революцияВ», там было много карнавальногоВ» .

ВлЖенская натураВ»

Так характеризует Михаил Бахтин личность Максима Горького, имея в виду то, что этот писатель Влбыл лишен в области мировоззрения своей волиВ».

ВлОн увлекался тем, чем увлекался тот человек, с кем он в данном случае близок: то он с революцией, то он с контрреволюцией, - говорит Бахтин своему собеседнику, - Ну, потом сама жизнь, обстоятельства жизни выбирать одно, но он все время вилялтАж И это объясняется не конформизмом, нет, а каким-то особым безволием. Он не из выгод, неттАжВ»

В творчестве Горького Бахтин тоже находит карнавальное начало. Он говорит, что писатель Влпонимал жизнь только тогда, когда она выходила из обычной колеи. Вот та жизнь, которая протекала от карнавала до карнавала, серьезная деловая и т. д., была, в сущности, чужда его душеВ».

В ВлЖизни Клима СамгинаВ», подчеркивает Бахтин, Влкарнавал не праздничный, не веселый, но тем не менее это целый ряд шествий масок. Лица здесь нет ни одногоВ».

Бахтин вспоминает слова из воспоминаний Ходасевича о том, что Горький очень любил обман и обманщиков. ВлКогда его самого обманывали, он относился очень терпимо к этому. Он прощал любой обман и сам очень любил обманывать. Одним словом, для него жулик, обманщик тАУ это была фигура, которая его привлекала. Душою своею он был с нимВ» А ведь маска, обман, актерство тАУ это, по Бахтину, черты карнавального начала.

Послесловие

Как видим, в оценке Бахтина 20 век предстает многоликим. Бахтин избегает навешивания ярлыков и подчеркивает, что талант писателя не зависит от того, к какому лагерю, эшелону или методу он принадлежит. Это очень важный момент при характеристике всей культуры прошлого столетия, которая совмещала в себе десятки взаимоисключающих и переходных явлений. Бахтин прежде всего рассуждает о творческой индивидуальности и о том, что тот или иной художник привнес нового. Отсюда такое резкое неприятие Бахтиным искусственности, позерства, как способности подстраиваться в уже сложившийся стереотип или форму.

Разговоры с М. М. Бахтиным В. Д. Дувакина. // Человек, 1993 №№ 4-6, 1994 №№ 1-6, 1995 № 1.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя