Русские мемуары в историко-типологическом освещении: к постановке проблемы

Илон Фрайман

Д.В. Григорович начинает свои "Литературные воспоминания" следующей фразой: "В кругу русских писателей вряд ли много найдется таких, которым в детстве привелось встретить столько неблагоприятных условий для литературного поприща, сколько их было у меня". Далее речь идет о не замутненном трагедиями детстве автора, которого воспитывали мать и бабушка, обе - француженки; в сложности овладения русским языком, собственно, и состоят неблагоприятные условия, о которых сообщает автор, но эта тема в дальнейшем изложении никак не педалируется. Однако первая фраза сразу задает общую перспективу повествования: встречающий нас на первых страницах маленький мальчик, выучившийся русскому языку у дворовых людей, должен превратиться в автора, чье имя стоит на обложке - известного русского литератора, на закате дней пишущего мемуары.

Специфика любого мемуарного текста состоит в двойственности повествователя, одновременно являющегося в тексте в двух временах: настоящем (время письма) и прошедшем (время действия). Реалистическую литературу часто сравнивали с дагерротипом - фотографическая техника не случайно активно развивается и популяризируется в эпоху "физиологического очерка" и предъявляемых к литературе требований "правдивого воспроизведения действительности". Становящаяся в России именно в эту эпоху фактом литературы мемуарная проза парадоксальным образом ближе всего к антиподу фотографии - рисунку по памяти. Требование достоверности здесь сочетается с требованием индивидуальности, субъектности.

Эта особенность мемуаров роднит их скорее с лирическими жанрами. (Ср. жанр лирического "воспоминания" и лиро-эпические стихотворные тексты, выполняющие по сути роль мемуаров.) Такие жанровые задачи требуют особых приемов построения повествования. Поэтому мемуарная литература должна изучаться как в ряду исторических источников, так и в более широкой перспективе литературных жанров.

В нашем докладе будет предпринята попытка построения внутрижанровой типологии мемуаров, позволяющей корректно описать любой мемуарный текст. До настоящего времени такая типология не была построена, хотя мемуары и становились объектом источниковедческого, исторического и литературоведческого анализа. Из предшествующих исследований о мемуарном жанре для нас наиболее существенными являются книга Л.Я. Гинзбург "О психологической прозе", фундаментальные монографии А.Г. Тартаковского, а также его статья "Мемуаристика как феномен культуры". Специально останавливаться на истории изучения мемуаристики мы не будем, поскольку она подробно освещена в работах Тартаковского. Мы не стремились охватить все возможные источники и рассматривали преимущественно литературные мемуары. Как кажется, мемуары представителей других социальных и профессиональных групп будут менее разнообразны в отношении приемов повествования.

Тартаковский исследует генезис русских мемуаров и дает описание жанра в диахронии, а также рассматривает культурно-исторический статус мемуаристики в русском общественном сознании XIX века. Таким образом решаются задачи первоначального описания жанра в исторической перспективе, но задачу построения внутрижанровой типологии исследователь перед собой не ставит.

В исследовательской традиции существуют расхождения в определении хронологических и жанровых границ мемуаров. Мемуары, как правило, рассматриваются в ряду других жанров документальной литературы, отграниченность которых от художественных текстов кажется достаточной для того, чтобы свободно оперировать этим жанровым определением. Кроме того, нельзя не обратить внимания на неопределенность жанровых границ внутри документальной литературы. (Ср., например, состав недавно вышедшей книги "Жуковский в воспоминаниях современников", в которой наряду с мемуарами публикуются эпистолярные тексты.)

При обращении к конкретным мемуарам исследователь зачастую сталкивается с проблемой определения жанровой природы текста и затруднениями в описании их места внутри системы жанров. Эти трудности обусловлены синтетичностью мемуаров и общей теоретической, равно как и терминологической неразработанностью вопроса. Сама граница между художественной и документальной литературой нуждается в постоянном культурном осмыслении.

Мемуары - нехудожественное повествование, предполагающее доминанту нефикциональности. При этом повествователем является конкретный индивидуум. Такое сочетание невымышленности и субъективности помещает мемуары между историческим повествованием и беллетристикой.

Возникновение мемуаров связано с появлением потребности в историческом повествовании, не преломленном через авторитет, когда свидетельство очевидца или участника событий приобретает отдельную ценность именно как личное свидетельство, выделяется из общего исторического повествования. Потребность читателя в подобном роде текстов позволяет нам говорить о выдвигаемой в системе культуры специфической мемуарной функции. Функция мемуаров заключается в удовлетворении потребности в индивидуализированной и достоверной исторической информации. Установка на достоверность является обязательной для мемуарного текста (функция мемуаров состоит также в том, чтобы служить историческим источником).

Мемуарная функция существует в культуре всегда. Ее могут осуществлять тексты самых разных жанров; в том числе и устные жанры: ср., например, практику рассказывания в деревне: старухи рассказывают истории по заказу, повторения историй неоднократны. Явно связаны с этой разновидностью устных "мемуаров" ахматовские "пластиночки" (рассказы, повторяемые автором почти в неизменном виде для разных слушателей. Об этом см. в воспоминаниях А. Наймана).

Однако не всегда тексты, имеющие мемуарную функцию, поднимались до уровня печатаемых и широко распространенных. Так, например, многие русские мемуары, создававшиеся в XVIII веке, публиковались значительно позднее - в XIX веке.

Произошедшие в России культурные сдвиги середины XVII - начала XVIII вв. обусловили актуализацию категории авторской личности. Создаются предпосылки для появления автобиографии как разновидности мемуарного жанра. Возникают автожития, которые можно рассматривать уже как протомемуары (ср. автожития Елеазара Анзерского и протопопа Аввакума). Основание для подобного рассмотрения - представленное в автожитии превращение собственных воспоминаний в некоторый сюжет и переход "базовых" сюжетов, являющихся моделью для описания своей жизни (пророк, грешник, странник и др.), в более позднюю традицию.

С другой стороны, в эту эпоху получает определенный культурный статус сугубо документальный жанр свидетельских показаний: собираются рассказы очевидцев событий, рассказы группируются в зависимости от объекта повествования и публикуются (например, свидетельства участников военных действий).

Таким образом вырисовываются две линии мемуаров с точки зрения генезиса: одна восходит к юридическим документам (свидетельским показаниям), другая ориентирована, с одной стороны, на житийную традицию в перспективе русской культуры и, с другой стороны - на обширные переводные автобиографические тексты ("Мемуары" Сен-Симона и другие французские тексты XVII-XVIII вв., рассматривавшиеся русскими читателями как один из жанров беллетристики). Соотношение этих двух линий должно стать предметом специального рассмотрения.

Мемуары, восходящие к юридическим документам, в своем возникновении оправдываются не значительностью биографии говорящего, а значительностью фиксируемых им событий. Со второй мемуарной линией дело обстоит как раз наоборот: значимость личности и личных событий мемуариста обосновывает его право на говорение о себе.

Эти две линии дают нам два основных типа мемуарных текстов, которые мы можем обозначить как объектно-ориентированный и субъектно-ориентированный типы. Они противопоставлены друг другу и по нарративной организации: в объектно-ориентированных мемуарах нарратив строится вокруг объекта повествования, в субъектно-ориентированных - вокруг субъекта повествования, автора.

Разные типы представлений об истории диктуют выбор стратегии повествования: если описываемые события в сознании автора выглядят как ординарные, повторяющиеся - избирается дескриптивная стратегия, в случае изображения "экстраординарных" событий усиливается сюжетная составляющая текста, т.е. избирается нарративная стратегия. В "дескриптивных" мемуарах будет силен историко-этнографический пласт. Яркий пример "нарративных" мемуаров - исторический анекдот (короткая история с четким сюжетом и финальным пуантом).

Для анекдота характерно повествование о конкретном событии (анекдоты часто начинаются с указания на время события, в зачинах - однажды и как-то). Основным грамматическим временем будет прошедшее совершенное. Противоположность этому - дескриптивные мемуары: даже если они ориентированы на изображение отдаленного временного промежутка, ситуация в них изображается суммарно, это входит в конвенцию, читатель ожидает именно такого повествования. Основные слова-маркеры повествования такого типа - наречия часто, обыкновенно, всегда, иной раз, иногда и т.п.; и несовершенный вид глаголов прошедшего времени. Ср. описание московского бульвара в июне 1812 года в воспоминаниях А.Г. Хомутовой "Москва в 12 году" (РА. 1891. Ч. 29. N 11. С. 311-328):

"<..> тревожные толпы, в мрачном настроении проходили по нем, прислушиваясь к речам говорунов <..> Н.Н. Демидов, в коротком плаще, из-под которого были видны его вышитые панталоны, шел с грустным видом, совершенно растроенный, испуская вздохи - не все однако о бедствиях отечества. В.П. Бахметьев, в изящном костюме, устремлялся вслед за ним со своими племянницами и дочерьми, свеженькими цветочками <..>, но которым суждено было скоро погибнуть. Оне кокетливо кивали головой князю Николаю Гагарину, который в небрежной позе сидел на скамейке, не слушая болтовни семенившего около него Бартенева. Вяземский порхал около хорошеньких женщин, мешая любезности и шутки с серьезными тогдашними толками. Василий Пушкин подвигался за ним тяжелым шагом; его широкое добродушное лицо выражало полнейшую растерянность; впервые, при разговоре о Наполеоне, он не решился рассказать, как имел - счастье представляться ему. В обществе господствовала робкая, но глухая тревога <..>". (С. 312-313)

В этом отрывке характерна смена вида глагола при введении в "суммарный" описательный текст конкретного анекдота о Василии Львовиче, бытовавшего в 1812 году. Как мы видим, разные принципы повествования могут варьироваться на протяжении одного текста, даже на субфразовом уровне. Однако мемуарный жанр анекдота, случая (строго говоря, "полумемуарный", поскольку чаще мы имеем здесь дело с передачей чужих слов со ссылками или без ссылок на источники, т.е. с фиксацией жанра устной словесности, как и следует из определения анекдота) - жанр этот существует самостоятельно и обладает достаточно жесткими формальными характеристиками: краткость, пуантировка и т.д.

Следует отметить, что, казалось бы, формальный критерий длины текста оказывается критерием содержательным. Разделение мемуарных текстов на "длинные" и "короткие" напрямую соотносится с жанрами художественной прозы. На одном полюсе будут очерк или новелла, а на другом - крупный эпический жанр. (На неразрывную связь психологической прозы и мемуаров указывала Л.Я. Гинзбург. Когда в XIX веке складывается канон обширных мемуарных текстов, то он взаимодействует с основным современным ему прозаическим жанром - романом. Ср. также высказывание Льва Лосева в предисловии к публикации воспоминаний Е. Шварца:

"Нам кажется, что в основном мемуары суть разновидность одного из жанров художественной прозы, а именно романа. Любое мемуарное произведение - это роман, в котором в качестве материала использованы не фиктивные, а реальные события. Разновидности мемуаров легко различимы по тем же структурным принципам, что и разновидности романов: мемуары монологические (в основе - судьба, карьера героя-автора, развитие его отношений с миром <..>), мемуары полифонические (в основе - многие образы-голоса: 2 и 3 тома "Былого и дум", "Люди. Годы. Жизнь" Эренбурга), мемуары эпические (в основе - ход времени, портрет эпохи: 1 том "Былого и дум", отчасти "На рубеже двух столетий" Белого), мемуары орнаментальные, "с установкой на выражение", пользуясь формалистским жаргоном (Паустовский, Катаев)".

"Короткие" мемуары, в зависимости от их ориентации на нарративный или дескриптивный модус повествования, будут взаимодействовать с жанром новеллы или очерка (например, биографического - так, указывая в качестве жанрового образца на Ретифа де ла Бретона, строит "Капище моего сердца" И.М. Долгорукий). В первом случае повествование оправдывается увлекательностью излагаемого сюжета, во втором - точностью или яркостью в изображении деталей.

"Новеллистические" или очерковые мемуарные фрагменты могут объединяться в более обширные тексты путем "склеивания", иногда весь текст будет строиться именно как ряд "эпизодов" (с промежуточными фразами, призванными заполнить хронологический разрыв - "прошло три года" или "в следующий раз мы встретились уже в Париже"; выбор такой формы повествования зависит от жанрово-тематической природы текста). В крупном жанре, соединяющем автобиографическое хронологическое повествование с историософской рефлексией (лучше всего описанном заглавием эпопеи Герцена) введение новеллистических эпизодов или анекдотов часто будет выполнять иллюстративную функцию, подтверждая обобщающие суждения или характеристики автора мемуаров.

Функция источника, которую выполняют мемуары, обслуживается и другими жанрами: в частности, дневниками и эпистолярием. Однако в исследовательской традиции не всегда разграничивают разные типы документального повествования, несмотря на принципиальную разницу позиции повествователя. По заданному в жанре временному разрыву между повествованием и действием, а также по ориентации не на конкретного адресата (как в переписке) и не на автокоммуникацию (как в дневниковом жанре), мемуары безусловно должны рассматриваться отдельно. Мемуары, впрочем, могут строиться по модели дневников, имитируя отсутствие дистанции между моментами действия и говорения. Таким образом повышается степень предполагаемой достоверности текста. (Ср. "Записки современника" С.П. Жихарева и мемуары Н.В. Кукольника.)

В отличие от дневников, мемуары гораздо активнее взаимодействуют и соприкасаются с жанрами художественной литературы (ср. заглавие мемуаров И Ясинского "Роман моей жизни" (1926). Фикциональность, которая в прозе мотивируется вымыслом, в мемуарах с одной стороны, является их признанным недостатком (ошибки памяти), с другой - она входит в горизонт читательских ожиданий и может включаться в авторское задание.

Элементы документальности вовсе не исключены, когда речь идет о художественных жанрах; достаточно вспомнить о введении реальных персонажей в "Евгении Онегине" - не только в авторских отступлениях: "второй Чадаев, мой Евгений" или "как Дельвиг пьяный на пиру", но и в сюжете: исторический Каверин ждет вымышленного Онегина в модной ресторации. По предположению Ю.М. Лотмана, десятая глава "Евгения Онегина" представляет собой имитацию мемуаров - записок Онегина: здесь реальные и исторические персонажи вводятся в речь героя романического повествования. С этим можно сравнить сложную игру на противопоставлении романа и мемуаров, которую Пушкин демонстрирует в <"Рославлеве"> "Отрывке из неизданных записок дамы". Широкое распространение мемуарного жанра в XIX веке способствует появлению мнимых мемуаров (одни - как "Посмертные записки старца Феодора Кузьмича" Л.Н. Толстого, будут чистой беллетристикой в форме мемуарного текста. Другие - как "Записки Омер де Гелль" П.П. Вяземского - будут выполнять функцию мемуаров реальных. О фальсификации мы можем говорить только тогда, когда такая установка сознательно предусмотрена подлинным автором текста).

Русская мемуарная традиция насчитывает уже по меньшей мере три столетия. В XVIII в. складывается мемуарный канон, но мемуары еще, как уже было сказано выше, не предназначены не только для публикации, но и для широкого распространения. В XIX в. складывается традиция публикаций: 1812 год (об этом подробно пишет А.Г. Тартаковский) задает отношение к современности как к истории, а массовое вовлечение образованных слоев общества в описываемые события имеет результатом увеличение количества мемуарных текстов.

Важным для развития мемуарной литературы в XIX в. является становление реалистических жанров в литературе. Значимой вехой в истории жанра стала эпоха реформ, "гласность" - если до этого происходило накопление "критической массы" мемуаров, то после начинается волна публикаций. Волна захватывает не только основные журналы специального направления: "Русский архив", "Русская старина", "Исторический вестник", но и остальные журналы тоже.

В конце XIX - начале XX вв. дистанция между "временем рассказа" и временем действия сокращается настолько, что ломается традиция мемуаров и появляются гибридные жанры - "роман с ключом". На мемуарные тексты начинают оказывать влияние эстетика и идеология модернизма; понятие реальности размывается, а представление об историческом значении современности выходит на первый план.

Ранняя советская эпоха характеризуется всплеском "некрологических" мемуаров, это связано не только с рядом смертей, вполне закономерно сопутствовавших великим катаклизмам (Л. Андреев, Блок, Гумилев), но и историческим сломом: отчуждение от недавнего прошлого (разрушение старого мира) дает возможность писать о недавнем прошлом в плюсквамперфекте. Название мемуарного цикла Вл. Ходасевича - "Некрополь" - демонстрирует отрефлексированность этой особенности. У мемуаристов-эмигрантов временная граница дополняется/ заменяется пространственно-политической.

В советской подцензурной литературе 30-50-х гг. устанавливается "неожитийный", биографический и, соответственно, мемуарный канон, влияющий не только на создаваемые в это время мемуары, но и на отбор старых мемуарных текстов, предназначаемых для публикации. Ослабление цензурного давления в конце 50-х гг. вновь, как и за 100 лет до того, способствует расцвету мемуарного жанра. Это также связано с общей тенденцией к реабилитации культурных фигур 20-30-х, вычеркнутых из официальной истории ("Люди. Годы. Жизнь" Эренбурга, "Повесть о жизни" Паустовского и др.) Мемуарные тексты также активно функционирует в неподцензурной литературе - "тамиздате" и "самиздате" (воспоминания Н.Я. Мандельштам, "Крутой маршрут" Е. Гинзбург).

Обширный корпус русских мемуаров можно попытаться классифицировать по разным параметрам.

Во-первых, можно выделить разные виды текстов в зависимости от того, будет ли мемуарист апеллировать к собственным воспоминаниям о событиях ("прямые" мемуары), либо пересказывать чужие свидетельства ("непрямые"). Возможен тип записи чужих устных рассказов с указанием автора, в этом случае автор-посредник выполняет роль "редактора" (может дополнять, уточнять, придавать связность рассказу). Промежуточный рассказчик (тот, кто фиксирует чужие тексты) может сознательно устранять себя из текста как субъект повествования (см. "Рассказы бабушки" Благово). Если же он не устраняется (например, когда чужой рассказ инкорпорирован в свой текст), будет существенным указание на достоверность или недостоверность передаваемых рассказов, соответственно - на авторитетность или неавторитетность их автора.

Внутри типа прямых мемуаров можно выделять два полюса в зависимости от степени вовлеченности автора в описываемые события. На одном полюсе здесь находятся, например, тексты, написанные с точки зрения стороннего наблюдателя, на противоположном полюсе - тексты, автор которых максимально вовлечен в события. На уровне текста это может сопровождаться смещением точки зрения (введение интроспекции, совмещение точки зрения повествователя и героя. В "Записках" Сушковой точка зрения автора сближается с точкой зрения всезнающего романного повествователя.

Очевидно, возможна классификация мемуарных текстов и по типу объекта. Можно предварительно выделить три типа воспоминаний: воспоминания о событии, воспоминания о времени, воспоминания о лице; при этом второй тип будет синтетическим, сочетая воспоминания и о лицах, и о событиях, приписываемых определенному временному промежутку (ср., например, "Замечательное десятилетие" П.В. Анненкова).

Соотношение субъекта и объекта повествования служит основанием для выделения разных видов мемуарных текстов. Можно классифицировать мемуары по типу амплуа, набор которых существует в социальной практике эпохи и описывается в понятиях общественной, возрастной, семейной иерархии: учитель - ученик, взрослый - ребенок, начальник - подчиненный. Ср. короткие новеллистического типа воспоминания о Николае Павловиче: о его государственной, официальной деятельности рассказывают преимущественно мужчины - военные, чиновники, о частной жизни императора - женщины, придворные дамы (Михаил Соколовский рассказывает об участии Николая в юридических процессах, А. Соколова - о приватной жизни Николая, его домашнем времяпрепровождении). Принципиальную роль будет играть соотношение известности/неизвестности субъекта и объекта воспоминаний: мемуары об известных людях, видимо, будут ориентированы на сложившийся образ этих людей в культурной памяти аудитории. Отдельную группу текстов будут составлять мемуары "о былой любви" (ср., мемуары А.П. Керн о Пушкине или Е.А. Сушковой о Лермонтове), а также детские мемуары (в них выделяются две разновидности: воспоминания ребенка о взрослом или воспоминания о "совместном детстве").

Переломным этапов в эволюции мемуарного жанра является переход от внутрифамильных по преимуществу целей к предназначению для печати. Отношение автора к печатанию своих воспоминаний является важным структурным признаком текста. Представляется возможным обозначить два основных полюса в отношении мемуариста к этой проблеме:

1. При написании текста воспоминаний автор учитывает вопрос о его публикации/непубликации.

2. Вопрос о публикации не становится предметом отдельной рефлексии автора (здесь мы можем говорить об обращении автора к абстрактному адресату).

В первом случае мы можем выделить несколько подтипов мемуаров:

1) ориентированный на посмертную публикацию, что, как правило, определяет этическую позицию автора по отношению к информации, содержащейся в тексте (объектные мемуары с описанием конкретных (известных) лиц, в том числе и самого автора; например, воспоминания бывших возлюбленных или описывающие чьи-то интимные отношения. Ср. воспоминания Е.Д. Васильевой о Гумилеве и Волошине, которые она отдает на хранение с грифом "опубликовать после моей смерти"), то есть текст, прагматика которого исключает из читательской аудитории определенных лиц. Особо выделяются случаи публикации таких текстов без согласия автора;

2) тексты, ориентированные на прижизненную публикацию. Такого рода тексты по-разному могут структурировать свою аудиторию, но в любом случае будет иметь место ее иерархическое деление: участник; свидетель; читатель, информированный об описываемом событии из других источников (устные/письменные); читатель, минимально информированный о событиях.

Актуальными параметрами в данном случае могут являться место и время публикации, которые могут провоцировать диалогические отношения между данным текстом и предыдущими публикациями, а также вызывать ряд полемических текстов, в том числе мемуарных. Полемический элемент может быть заявлен самим автором, а может присутствовать в тексте имманентно (например, "Мой лунный друг" З. Гиппиус).

Среди этих текстов особое место будут занимать мемуары с четко осознанной причиной их возникновения:

1) некрологические мемуары, мемуары, восходящие к традиции торжественного красноречия (например, мемуарный текст, инкорпорированный в речь М.П. Погодина на обеде, данном в его честь), а также мемуары, написание которых спровоцировано обостренным ощущением финальности предыдущего жизненного отрезка, а также необходимостью "обнародовать" эту финальность (например, эмиграция, революция, переворот и т.д.);

2) мемуары, ориентированные на перлокутивный эффект: т.е. тексты, претендующие на прямую реакцию аудитории. Сюда, в той или иной степени, относятся мемуары, написанные с целью создания репутации. Это может быть, например, вписывание себя в определенный контекст или выражение лояльности по отношению к государству. Возможна крайняя степень такой прагматики: мемуары, пишущиеся ради продвижения по службе, или тип, представленный воспоминаниями Цветаевой о Бальмонте (текст заканчивается прямым призывом к оказанию помощи Бальмонту).

Сочетание невымышленности и субъективности предполагает возможность нескольких описаний одного и того же события. Рефлексия над этой особенностью жанра приводит авторов к осознанию вариативности собственного текста, что зачастую может становиться отдельных рассуждений в метаописательных фрагментах текста. Приведем цитату из мемуаров В. Яновского "Поля Елисейские": "И пусть живописания часто искривляются, подчиняясь законам искаженной (личной) перспективы. Чем больше таких субъективных свидетельств, тем образ полнее. Так, два глаза воспроизводят предмет выпукло".

Наиболее ярко идея вариативности будет выражена в том случае, когда субъективные точки зрения различных "вариантов" совместятся в одном мемуаристе (как это, например, происходит в двух редакциях "Воспоминаний о Блоке" А. Белого); хотя здесь же нужно отметить, что "переписывание" мемуаров зачастую связано с цензурными запретами.

Отдельных замечаний заслуживает проблема временной дистанции между событием и временем его описания. Идея финальности, лежащая в основе мемуарного жанра, позволяет предположить, что особо значимым будет временной промежуток между окончанием описываемого периода и моментом написания. Здесь возможны две противопоставленные друг другу группы текстов: 1) мемуары, перетекающие в дневники, т.е. доходящие в своем рассказе о событиях до момента повествования, "сейчас"; 2) мемуары со строго осознанной границей между "сейчас" и "тогда". Маркерами такой границы могут выступать в тексте высказывания типа "думал ли я тогда, что буду писать об этом мемуары".

В заключение укажем на некоторые темы, которые остались незатронутыми, но которые необходимо учитывать при описании истории жанра и отдельных текстов.

1. Проблема "канонических" мемуаров. Речь идет, с одной стороны, о жанровом каноне, задаваемом наиболее авторитетными текстами (образцом такого текста будет автобиографическая эпопея Герцена), с другой стороны - о "тематических" канонах: признанных наиболее достоверными/авторитетными текстах, посвященных тому или иному времени, лицу или событию. Введение в культурный обиход новых мемуарных текстов при наличии "канона" всегда будет осуществляться на его фоне.

2. Исследование мемуаров необходимо строить не только на основании источниковедческого критерия "достоверности/недостоверности" (учитывающего осведомленность автора, его объективность, временной промежуток между действием и созданием текста и другие факторы), но и на основании безоценочного анализа поэтики мемуарного текста. Здесь, помимо отмеченных нами особенностей, связанных с использованием глагольных времен, следует обращать внимание на другие способы выражения точки зрения. Особого внимания заслуживают автометаописательные фрагменты (часто приуроченные к зачинам текстов) и другие способы преодоления временного разрыва между "я"-рассказчиком и "я"-персонажем.

Мы попытались указать на параметры, существенные для типологического описания мемуаров. Как нам представляется, при анализе мемуаров следует активно использовать филологическую методику анализа текста (в том числе на низших уровнях структуры). Сказанное, впрочем, относится и к другим нехудожественным жанрам словесности.

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Автобиографическое начало" в творчестве Гоголя