Ранние произведения Марка Твена

Введение

Марк Твен родился в деревне Флорида, штат Миссури, в 1835 году. Марк Твен тАУ лишь псевдоним Сэмюэля Лэнгхорна Клеменса, и первая заметка, подписанная знаменитым псевдониВнмом, относится к 1863 г.

Сэмюэль Клеменс происходил из семьи, чья судьба тесно переплелась с амеВнриканским фронтиром - границей цивилизованных земель Америки. Детские годы писателя прошли на МиссиВнсипи, в городке Ганнибал, известном читателям всего мира под именем Санкт-Петербурга. Ганнибал в ту пору был последним форпостом цивилизации, дальше шли почти неосвоенные земли. На другом 6epегy Миссисипи начинались территории тАУ свободВнные от рабовладения. История словно специально позаботилась о том, чтобы в этом захолустье наглядно выступили главные конфликты американской жизни прошлого столетия. ЧеВнрез Ганнибал пролегал путь переселенцев на Запад, и путь рабов, которых везли по реке на хлопковые плантации в ее низовьях, и путь беглых невольников.

С 12 лет Сэмюэль Клеменс работал учеником печатника, продавал газеты, водил пароходы по Миссисипи, работал секретарем у брата в штате Невада, в канцелярии губернатора, золотоискателем. Затем он приобщился к журналистике, а в 1867 году началась его карьера профессионального писателя. В 1888 году Клеменс закончил Йельский университет в Нью-Хэйвене (штат Коннектикут), там же получил почетный диплом доктора литературы.

Марк Твен был представителем демократического направления литературы США, и именно демократическое мироощущение Твена и помогло ему создать произведения, представляющие из себя сплав достижений предшествующего искусства Америки, не став при этом подражателем авторитетам или простым продолжателем традиций.

Его творчество, отчасти подготовленное и романтиками и реалистами 50-х годов, стало точкой скрещения разнородных художественных тенденций, в произведениях Твена возник полностью естественный синтез романтизма и реализма, составляющий одно из условий возникновения большого реалистического искусства. Но романтизм был не "довеском" к реаВнлизму Твена, а органическим качеством его мировосприятия, определившим весь внутренний строй его произведений. Даже при поверхностном соприкосновении с ними ощущается, как и во всех явлениях высокого реализма, умение объединить "романтически прекрасное" с "реалистически повседневным".

Это произвело решающий сдвиг в художественном развитии Америки. В произведениях Твена американский реализм обрел характерный для него художественный облик со всеми его определяющими чертами: гротескностью, символикой, метафоричностью, внутренним лиризмом и близостью к природе. При этом наследник великих амеВнриканских романтиков XIX в. был и их убежденным и непримиримым противником. Его борьба с романтизмом носила на редкость целеустремленный и постоянный характер и продолжалась на протяжении всеВнго его творческого пути. Вслед за романтиками он воспевал красоту "естестВнвенных", не изуродованных цивилизацией явлений жизВнни, разделял их ненависть ко всему фальшивому, искусственному, однако все эти черты он находил и в произведениях самих романтиков. Его столкновение с ними произошло на основе разного понимания главной задачи искусства тАФ задачи воспроизведения жизненной правды.

Связь Твена с трудовой Америкой, скрепленная жизВнненным опытом, уже с самого начала его писательской деятельности определила живую силу его творческого воВнображения. Подлинный сын своего народа, он обладал той ясностью взгляда, той конкретностью поэтического мышВнления, которая составляла характерную черту народного мироощущения. Поистине "у него был ясный взгляд на жизнь и он лучше знал ее и меньше был введен в заВнблуждение ее показными сторонами, чем любой американец". Эти особенности мировосприятия Твена и поВнзволили ему взглянуть на свою страну глазами непредВнубежденного человека.

1. Первая книга Марка Твена

Литературная дорога открылась Твену, когда он стал репортером "Территории энтерпрайз", выходившей в столице Невады Вирджиния-Сити. Только в наше время были собраны изданные там все его заметки, фельетоны, очерки, скетчи, сценки. Ими Твен еженедельно заполнял страницы этой газеты, и при всей своей непритязательности эти произведения показывают некоторые характерные особенности твеновского пера. В то время формируется юмор Твена тАУ неповторимое и вместе с тем по сущВнности своей глубоко американское художественное явление.

Однако довольно быстро Твену приелся юмор, рассчитанный лишь на вкусы не избалованных высокой литературой старатеВнлей да переселенцев. ВлЗнаменитая скачущая лягушка из КалаверасаВ» на фоне такого юмора казалась Монбланом рядом с небольшими холмиками. В ней тоже властвует гротеск и вольВнный смех, не оглядывающийся на искусственные разграничения комического и драматического, но в ней есть и качество, которое напрасно было бы искать в анекдотах и небылицах,тАФ это умение буквально двумя-тремя штрихами обрисовать не просто потешВнную ситуацию, а целый жизненный уклад, целый мир в его необычности. И это умение будет крепнуть у Твена от рассказа к рассказу, стремительно завоевывая ему известность лучшего юмориста Америки. Он постарался сохранить тональность такой, какой она была в устном, не ведающем никакой литературной приглаженности изложении, он добивался, чтобы его рассказ прежде всего смеВншил. Но в то же время ему было необходимо, чтобы читатель и за самоочевидным, буйным и несдержанным гротеском видел доВнстоверно описанную американскую жизнь со всей ее многокрасочностью.

Обложку этой самой первой его книги украшала огромная желтая лягушка, ярко выступающая на кремовом фоне переплета. Какова ее история? Откуда взялся сюжет о лягушке по имени Дэниел Уэбстер? История вполне достоверна, ее можно было услышать в родных краях Твена или даже прочитать ее в газетах, издававВншихся на периферии, на фронтите. Нашли несколько напечатанВнных вариантов этого рассказа. Но все же лягушку из Калавераса прославил не кто иной, как Марк Твен.

Понадеявшись на удивиВнтельный талант Дэниела, ее хозяин, Джим Смайли проиграл на пари сорок долларов объявившемуся в Калаверасе незнакомцу. Твен заВнписал этот случай почти в точности так, как его не раз при нем излагали: незнакомец усомнился в способностях Дэниела, приВннял пари и, пока Смайли ловил для него другую лягушку, всыВнпал в пасть чемпиону пригоршню перепелиной дроби, так что бедная знаменитость не смогла сдвинуться с места. В общем-то печальная повесть об обманутом доверии и о прилежании, коВнторое пошло прахом.

Но Твен представил этот случай, уместившийся в несколько страниц, так, что тот смешит читателей вот уже второе столетие, и дело в неподражаемом юмориВнстическом даре. Есть особые приметы твеновского юмора, коВнторые станут видны, если прочесть рассказ о лягушке по имени Дэниел Уэбстер внимательно. До Твена рассказывали забавный анекдот о предприимчивом и находчивом госте Калавераса, коВнторый так ловко провел Смайли, была лишь картинка из жизни фронтира.

В этом рассказе Твена сохранена красочная атмосфера быта и нравов переселенцев. Мы отчетливо можем себе представить и этот поселок в несколько кривых улиц, уводящих в бескрайнюю прерию, и как попало одетых, давно не брившихся людей у входа в салун.

О самих лягушачьих скачках мы узнаем лишь под самый коВннец, а до этого Твен будет долго рассказывать о разных происВншествиях из жизни Смайли. Твен? Нет, рассказывать будет некий Саймон Уилер, которому доверено вести повествование. Этот Уилер сам из Калавераса, он ее видел своими глазами и все запомнил.

Подтекстом этой ультракомической новеллы, представляющей собою обраВнботку одного из анекдотических западных сюжетов, являлась антитеза "неотшлифованного" Запада и "прилизанВнного" Востока. За простодушным рассказом неуклюжего фронтирсмена Саймона Уилера, развлекающего своего слуВншателя-джентльмена бесхитростным повествованием о "подвигах" собак и лягушек, скрывалась мысль о сущеВнствовании особого мира со своей неузаконенной шкалой ценностей, в принципе столь же законной, сколь и госВнподствующая. Намеком на это служили и имена героев. Дэниель Уэбстер тАФ лягушка и Эндрью Джексон тАФ собака являлись тезками известных государственных деятелей. Рассказ Уилера доказывает, что ему нет дела до этих знаВнменитостей. Излагая свою лягушачью эпопею, он "ни разу не улыбВннулся, ни разу не нахмурился, ни разу не переменил того мягко журчащего тона, на который настроился с саВнмой первой фразы, ни разу не проявил ни малейшего волнения; весь его рассказ был проникнут поразительной серьезностью и искренностью; и это ясно показало, мне, что он не видит в этой истории ничего смешного или забавного, относится к ней вовсе не шутя и считает своих героев ловкачами самого высокого полета". Подобный способ изложения наталкивает читателя и на некоторые дополнительные выводы относительно характеВнра как повествователя, так и слушателя. В самом деле, так ли уж прост Саймон Уилер? Ведь в сущности в этом рассказе не один, а два повествователя тАФ клоун и джентльмен, и неизвестно, кто из них подлинный "проВнстак" и кто кого дурачит. Ясно лишь одно, что из двух рассказчиков фронтирсмен более искусный. Он рассказыВнвает лучше, ярче, сочнее и, так же как и автор, умеет видеть вещи и ощущать их внутреннюю жизнь. Иными словами, он говорит языком Марка Твена.

2. Гротеск в ранних произведениях Твена

На мнимой авторской серьезности основывается весь юмористический колорит рассказов молодого Марка Твена. В те времена считалось, что литература непременно должна быть возвышенной, глубокомысленной и подчеркиваюВнщей свое глубокомыслие, изысканной по языку, выстроенной в соВнгласии со строгими правилами и законами художественного поВнвествования. А у Твена попадались словечки грубоватые и просто жаргонные, изысканность осмеивалась беспощадно, и сам рассказ больше всего напоминал небылицу или анекдот.

Эти небылицы, анекдоты обязательно требовали преувеВнличений, обстоятельств, выдаваемых за подлинную, абсолютно достоверную реальность, явлений совершенно немыслимых, но почитаемых истинныВнми в каждой своей подробности.

Искусство молодого Твена тАФ это искусство гротеска. Но и гротеск бывает самый разный по своим формам да и по сущноВнсти. Мы читаем, как у коллежского асессора Ковалева исчез нос. Бедный Ковалев увидел свой нос тАФ подумать только! тАФ в экиВнпаже, который катит по улице. А когда на почтовой станции подозрительного путника задержали, выяснилось, что нос уже успел обзавестись паспортом. Выдумка? Конечно. Все это чистая фантазия. Гоголь вовсе и не хочет, чтобы читатель даже на сеВнкунду заподозрил, будто имеет дело с событием, хоть отдаленно правдоподобным. Может быть, все это только страшный сон несчастного КоваВнлева, может быть, его бред, наваждение (Влчерт хотел подшутить надо мноюВ») или просто какая-то необъяснимая загадка природы. Для Гоголя это не так уж существенно. Важнее то, что вся жизнь, какой она представлена в ВлНосеВ», нелепа и пугающа до последнего предела. Перевернута с ног на голову.

Впрочем, гротеск совсем не обязательно требует нарушения логики, так, чтобы перед нами возникал мир наизнанку. ВлПутеВншествия ГулливераВ» тАФ тоже гротеск, очень последовательный, и сама по себе каждая из книг ВлГулливераВ» вполне логична, надо только осознать и освоить условность самой ситуаВнции, в которую нас переносят.

Гротеск способен опрокидывать привычные пропорции и отВнношения, делая их почти неузнаваемыми, и может сохранять эти отношения, эти пропорции, но только непременно их укрупняя, чтобы острее выступила сущность того мира, который в них воплощен. Удивительно многоликое явление - он может страшить и забавлять, внушать отчаяние или чувство освобождения от пут осмеянной, уничтожаемой им действительВнности, он создает самые разные художественные формы тАФ филоВнсофскую трагедию и фарс, притчу и сатиру, нравоучительную сказку и утопию, изображающую желанный, справедливый мир будущего. И в гротескную литературу Твен внес свою особую интонацию, свою неповторимую ноту.

Он менее всего заботился о том, чтобы события логично выВнтекали одно из другого, разрывал необходимые внутренние свяВнзи, рисуя действительность как будто лишенной какого бы то ни было смысла и цельности, но эта мозаика на поверку обладала прочнейшими сцеплениями, потому что сама ее пестрота доносиВнла ощущение контрастности, несочетаемости начал, череспоВнлосицы и хаоса, поражавшего каждого, кто в ту пору впервые приезжал в Америку.

Он знал, что Влнет такой крепости, которая не рухнула бы, когда ее атакует смехВ», и выучился навыкам, необходимым юмоВнристу,тАФ дразнил публику, рассказывая ей совсем не о том, что обещало заглавие, или с невозмутимым видом повествовал про явления совершенно абсурдные, делал выводы, противоречащие всякой логике, и защищал их с упорством фанатика, которым овладела заведомо дикая идея,тАФ но все это для него оставалось лишь техникой, а не сутью творчества.

Он и в ранних тАФ шутливых и гротескных тАФ своих рассказах был реалистом, первым настоящим реалистом в американской литературе, хотя тАФ по беглому впечатлению тАФ на его страницах реальность отступала перед яркой выдумкой и иронией, ничуть не заботящейся о правдивости создаваемых картин.

Только в конечном-то счете эти картины оказывались куда правдивее, чем простые зарисовки жизни в ее обыденном облике. Скольких людей заставляла смеяться до слез ВлЖурналистика в ТеннесиВ», один из самых известных рассказов молодого Твена! И конечно, все считали, что автор проявил на редкость богатую фантазию, а на самом деле ничего подобного происходить не могло.

Разумеется, Твен основательно сгустил краски. Гротеск этого требует по своей природе - А рассказ Твена можно изучать как образец гротеска. Тут и преувеличения ничуть не скрываемые, и герой-простак, которому взбрела в голову бредовая мысль, что, поработав с месяц на Юге, в Теннеси, он прекрасно отдохВннет и поправит здоровье. Тут и какой-то оскорбленный газетой полковник, который, по-джентельменски объяснившись с редакВнтором и получив смертельную рану, справляется перед уходом об адресе гробовщика. Тут и выдранные в драке вихры, и пули, упорно попадающие в безвинного практиканта, а не в шельму редактора, и под конец такая резня, которой не в состоянии описать перо. Тут и походя брошенное шефом газеты замечание, которое на весах юмора, пожалуй, перевесит все леденящие кровь подробности из жизни газетчиков Теннеси: ВлВам здесь понравится, когда вы немножко привыкнетеВ».

Словом, бездна смеха и ни грана истины? Ничего подобного. Твен прекрасно изучил поВннятия фронтира и знал участь людей, решившихся избрать в этих условиях ремесло журналиста. В Неваде был случай, когда один тамошний босс, пришедший в ярость от статьи, раскрыВнвавшей его плутни, обманом залучил к себе автора и, выпоров его плеткой, пригрозил расстрелом на месте, если тот немедленно не объявит самого себя клеветником. И никто этому особенно не удивился. Так обычно и поступали с газетчиками посмелее да позадиристей.

На Миссисипи, в городе Виксберге, выходила газета ВлУтренВнняя звездаВ». Ее издателя несколько раз избивали на улице и в конце концов прикончили выстрелом в упор. Четырех послеВндующих редакторов убили на дуэлях. Пятый утопился, не дожиВндаясь, пока его линчует толпа, обидевшаяся на какую-то нелестВнную для Виксберга статью. Шестой сразил вызвавшего его дуэлянта наповал и уехал в Техас, но его разыскали и там, не успокоившись, пока он не отправился на тот свет. На этом и закончилась краткая, но бурная летопись невезучей ВлЗвездыВ».

Небылицы у Твена почти что быль, только нужно более или менее ясно представить себе жизнь, коВнторую он описывает, и осознать законы гротеска. В мире гроВнтескной литературы, по сути, возможно всетАФ любая фантастика, любые чудеса, любые поступки и события, просто не укладываюВнщиеся в голове. Но чтобы это была литература, обязательно и необходимо ввести в причудлиВнвый этот мир вещи, предметы, явления, которые читатель сразу же узнает, примет как что-то хорошо ему знакомое из собственВнного опыта. Вымысел должен здесь соседствовать с достоверВнностью, условное тАФ с безусловным.

Твен никогда не изучал трактаты по эстетике, но это непреВнложное правило, без которого гротеск выродится в пустые слоВнвесные фокусы, он инстинктом художника постиг с первых же своих шагов на писательском поприще. Отчего так смешны его ранние рассказы? Оттого, что основной их мотив всегда почерпВннут из реальной действительности и детали повествования до какой-то черты строго правдивы, как будто непосредственно взяты из окружающего быта, но эти детали едва заметно для чиВнтателя начинают укрупняться, приобретать невероятный масВнштаб. Условное и безусловное, достоверное и вымышленное не просто сосуществуют, они вступают в конфликт друг с другом. Возникает юмористический контраст в самой ткани повествоваВнния. А Твен его все усиливает да усиливает, пока не добьется мощного комического взрыва.

3. ВлАмериканизмВ» в работах Твена. ВлПростаки за границейВ»

Все ранние произведения Твена поражают своим жизнераВндостным весельем, насмешливым, озорным тоном. НаивВнная вера в реальность американской свободы окрашивает эти произведения в оптимистические тона. На этом этапе Твен еще не сомневается в преимуществах демократичеВнского строя Америки. "Американизм" молодого писателя с особенной ясностью проявился в его "Простаках за границей" (1869) тАФ серии очерков, описывающих путеВнвые впечатления Твена во время путешествия по Европе, которое он совершил как корреспондент газеты "Альта Калифорния". Появление этой книги, в основу которой легли репортерские письма Твена, направВнляемые им с борта парохода "Квакер Сити" в редакцию газеты, было первым подлинным триумфом писателя. Когда книга вышла отдельным изданием, она имелабольшой успех и привлекла всеобщее внимание своей необычностью.

Сам жанр путевых заметок отнюдь не являлся новостью для читателей Америки. Книги подобного рода пользовались в США популярностью, и их авторами были и прославленные деятели литературы (Лонгфелло), и начинающие писатели, чьи имена еще не приобрели известность. Но при всех различиях между этими авторами, произведения их написаны в одной и той же тональности почтительного восхищения.

Америка тАФ молодая страна, у которой не было ни архаических памятников, ни старинных летописей, ни освященных веками традиций, с почтительной завиВнстью взирала на древнюю, окутанную романтическими легендами и преданиями Европу. Но молодой, задорный юморист Запада взглянул на Старый Свет иными глаВнзами. Насмешливая, парадоксальная, острополемическая книга начинающего писателя стала декларацией его ресВнпубликанских и демократических воззрений. Монархическая Европа с ее феодальным прошлым и сложной сиВнстемой сословно-иерархических отношений не вызвала у него никаких благоговейных чувств. Он производит осмотр ее культурных и историВнческих ценностей со скептической усмешкой.

Именно этот скептический угол зрения, призванный обобВнщить не только субъективную позицию автора книги, но и позицию целой страны в ее отношении к Старому Свету, определяет всю внутреннюю структуру произвеВндения Твена. Он реализуется в особенностях повествоваВнтельного стиля с его вызывающе задорной интонацией, в принципах отбора материала, в его количественных соотношениях, в характере его демонстрации. Твен-расВнсказчик держится с непринужденностью, самонадеянноВнстью и даже с нарочитой развязностью, пишет о чем хочет и как хочет. Он не впадает в экстаз перед карВнтинами мастеров, не проливает слез умиления над могиВнлами Элоизы и Абеляра, не "раскисает" от лирических восторгов при мысли о Лауре и Петрарке. СамоуверенВнный американский турист Марк Твен не боится сказать, что ему до смерти приелся Микеланджело ("этот надоеВндала"), которым без устали пичкают путешественников итальянские гиды. Один из его знаменитых афоризмов гласит: "Даже слава бывает чрезмерной. Очутившись в Риме впервые, вы вначале безумно сожалеете о том, что Микеланджело умер, а затем тАУ о том, что сами не могли присутствовать при его кончине". С видимым наслаждением он цитиВнрует "богохульственные" остроты своих скептических попутчиков, которые с нарочитой наивностью осведомВнляются по поводу каждого демонстрируемого экспоната:

"Работа Микеланджело?" Не связанный никакими каноВнническими предписаниями, обязательными для хорошего вкуса, он позволяет себе интересоваться тем, что для него интересно, и не обращать внимания на всемирно знаменитые образцы "прекрасного". В двух словах говоВнрит он о НотрДам, в Лувре равнодушно проходит мимо Джоконды, но зато включает в свое повествование развернутое обозрение "собачьей жизни" бездомных константинопольских псов.

Позиция Твена во многом представляется ограниченВнной и односторонней, его суждения кажутся смехотворВнными в своей наивности, его оценки нередко вызывают чувство внутреннего протеста.

И все же трудно противиться обаянию насмешливой, задорной книги Твена. Ее покоряющая сила тАФ в проВннизывающем духе свободолюбия, в страстной ненависти автора ко всем видам произвола и деспотизма. Твен протестует не только против реакционных государственно-политических принципов европейского общества, но и против всякого насилия над человеческой личностью. Любые посягательства на ее внутреннюю свободу вызывают яростное сопротивление молодого писателя. Он противится всяким попыткам поработить мысль человека, загнать ее в узкие рамки узаконенных канонических представлений. Реально его "американизм"? означает не столько "образ жизни", сколько "образ. мысли" тАФ характер подхода к явлениям действительности. При всем видимом непочтении писателя к европейским культурным ценностям в целом в его неприязни к ним есть немалая доля эпатажа. В конце концов он вполне способен оценить величавую красоту античного Лаокоона или поэтическую одухотворенность рафаэлевВнского "Преображения". Но давая восторженную оценку этим чудесам искусства, писатель настаивает на своем праве судить о них на основе собственного разумения. Преимущества своей позиции он видит в том, что "не поет с чужого голоса" и поэтому его суждения более честны и правдивы, чем вымученные восторги людей, привыкших смотреть на мир "чужими глазами".

Именно эта полная свобода от всех и всяческих предВнубеждений, составляющая, по мнению Твена, главную особенность "американизма" как национального склада мышления, и позволяет ему увидеть то, что он считает самым существом жизни Европы, а именно царящие в ней отношения сословной иерархии. Они, как полагает Твен и лежат в основе ее столетиями создававшейся культуры. За древним великолепием европейских гороВндов писателю чудятся века рабства и угнетения. ОтпеВнчаток услужения и раболепия лежит на сокровищах европейского искусства.

Но при всем обилии этих обвинений по адресу евроВнпейского прошлого Твена интересует не вчерашний, а сегодняшний день жизни Европы.

Писатель убежден, что одряхлевший, неподвижный Старый Свет все еще живет по законам феодального прошлого. В восприятии молодого самоуверенного амеВнриканца Европа тАФ это вчерашний день человечества, своего рода гигантский склеп, наполненный отжившими тенями былого. В будущем Твен сформулирует эту мысль в прямой и откровенной форме. "Поездка за границу,тАФнапишет он в одной из своих записных книВнжек,тАФ вызывает такое же ощущение, как соприкосновеВнние со смертью". Эту мысль можно найти и в "ПростаВнках за границей". Путешествие на "Квакер Сити" напоВнминает Твену "похоронную процессию с тою, однако, разницей, что здесь нет покойника". Но если покойники отсутствуют на американском пароходе, то Европа с лихвой возмещает недостаток этого необходимого атриВнбута погребальных церемоний. В Старом Свете "мертвеВнцов" любят и чтут, они пользуются здесь усиленным и несколько чрезмерным вниманием. Разве не поучительВнно, что в Париже самым посещаемым местом является морг? Но нездоровое любопытства к смерти свойственВнно не только парижанам. Оно доставляет часть узакоВнненного "культа", исповедуемого и в других странах Старого Света. В итальянском монастыре капуцинов туВнристы видят целые "вавилоны" затейливо уложенных человеческих костей, образующих изящный, продуманВнный узор. Мудрено ли, что в конце концов пассажиры "Квакер Сити" начинают возражать против "веселого общества мертвецов", и, когда их вниманию предлагаетВнся египетская мумия, они отказываются глядеть на этого трехтысячелетнего покойника тАУ если уж так необходимо рассматривать трупы, то пусть они по крайней мере будут свежими.

Но Европа является "усыпальницей" и в переносном значении этого слова. Культ отжившего исповедуется здесь в самых различных формах.

Американский исследователь Линн совершенно неправомерно приписывает эти некрофильские увлечения самому Твену. В таВнком подходе к великому писателю можно видеть характерное для буржуазной критики стремление объявить Твена родонаВнчальником "черного юмора".

Для этого "американского Адама" пока что сущестВнвует лишь одно измерение исторического времени тАФ современность, и полное воплощение ее духа он находит не в умирающей Европе, а в молодой практической ресВнпубликетАФСША. Созерцание "заката Европы" лишь укрепляет в нем ощущение жизнеспособности его родины. Поэтому он с таким насмешливым задором "переводит" полулегендарные события прошлого на язык американской газеты и рекламы. Отрывок афиши, якобы подобранный им среди развалин Колизея, повествующий в тоне дешевой газетной сенсационности о "всеобщей резне" и кровавых поединках гладиаторов, позволяет будущему автору "Янки из Коннектикута" осуществить, деромантизапию поэтического прошлого Европы. Нет, он не очарован варварской романтикой древности и охотно променяет ее на прозаическую жизнь Америки XX в.

"Застывшей и неподвижной" культуре Старого Света писатель противопоставляет деятельную и энергичную американскую цивилизацию, архаическим памятникам европейской старинытАФдостижения американской техВнники (пусть в США нет картин старых мастеров, но зато там есть мыло). При этом он отнюдь не идеализирует и своих спутников тАУ американцев. Он видит их невежестВнво, ограниченность, хвастливую самонадеянность и подВнчас довольно едко высмеивает этих самодовольных янки.

Но хотя порядки, царящие в его собственной стране, нравятся ему далеко не во всем, в целом Твен убежден в преимуществах Нового Света. Автор "Простаков" пока что не понимает, что упреки, предъявляемые им Европе, могут быть переадресованы и его собственной стране. Он говорит здесь от имени всей Америки, не желая заВнмечать, что и она не едина. Но как только взор Твена обраВнщается "вовнутрь", к явлениям национальной жизни тАФ становится ясно, что его голос тАФ это голос не "всей", а народной Америки. Его связь с нею прежде всего проВнявляется в литературном "генезисе" его ранних произвеВндений, ведущих свое происхождение от традиций западВнного фольклора. Язык фольклора был для Твена родным языком, естественной для него формой выражения чувств и мыслей. Стихия народного творчества окружаВнла его с детства. Она жила и в фантастических расскаВнзах негров рабов, и в их протяжных, грустных песнях, и в анекдотах фронтирсменов Запада. Твен слышал их и на палубах пароходов, плывущих по Миссисипи, и в земВнлянках рудокопов, и в харчевнях и кабаках Невады.

Фольклор Запада имел свои особые формы, особые приемы, особых героев. Суровая, полная опасностей и тревог жизнь фронтирсменов определила его характер. Трупы, проломленные головы, изувеченные, окровавленные тела, убийства и выстрелы тАФ постоянные мотивы западных рассказов. Комическое и трагическое переплеВнтается в них самым причудливым образом. Истина и вымысел сливаются воедино. Анекдоты и комичные истории, особенно те, которые сочиВнняли на фронтире, отмечены упорным пристрастием к сюжетам, связанным с насилием, кровопролитием, избиением. Знакомясь друг с другом, герои таких историй обязательно дерутся, подВнстраивают всякие каверзы один другому, ломают руки и ноги, отстреливают пальцы и уши, проявляют удивительную изобретаВнтельность по части всевозможных издевательств и глумлений.

А что сам-то он собою представляет, этот герой небылиц и сложенных переселенцами юморесок? Как правило, это редкостный урод, богохульник, ненасытный пьяница, хвастун, каких свет не видел, зато уж с кольтом он выучился обращаться разве что не в колыбели, а о таких вещах, как сочувствие или доброта, отроду не слыхал. Анекдот и прославляет его, и вышучивает, ведь герой, понятно, лицо собирательное, в нем воплощены тиВнпичнейшие черточки психологии фронтира, но уже доведенные до своей крайности, до явной нелепицы, потому что люди, восВнпевшие этих вымышленных удальцов, на самом деле повествоваВнли о самих себе и умели не только собою восторгаться, но и сознавать уродство собственной жизни, весело потешаясь над нею.

В юности Твен просто обожал истории подобного толка, словно не замечая, до чего они примитивны и невзыскательны. Став репортером невадской газеты ВлЭнтерпрайзВ», он и сам напечатал страшный рассказ про своего коллегу по газете Дэна де Квилла. Дэн поехал в гости на соседний прииск, а Твен в очередном номере оповестил, что с его приятелем произошел ужасный случай: лошадь понесла со скоростью полтораста километров в час, Дэн вылетел из седла, шляпу вогнало ветром прямо ему в легкие, а нога от толчка вошла в тело до самого горла. Отлично выспавшись и позавтракав у своих друзей, де Квилл развернул свежую ВлЭнтерпрайзВ» и с растущим удивлением прочел эту мрачную повесть о собственных несчастьях.

Итак, в основе многих этих рассказов нередко лежат действительные происшествия. Но, войдя в устную народную традицию, они принимают гротескВнные очертания, обрастают множеством фантастических подробностей.. В причудливом мире, созданном народВнным воображением, все приобретает гигантские размеры. Подчеркнутая гиперболизация образов тАФ одна из самых характерных особенностей западного фольклора. В проВнизведениях фольклора даже москиты обладают такой силой, что легко поднимают корову. "Я, Дэвид Крокет, прямо из лесов, я наполовину лошадь, наполовину аллиВнгатор, я могу перейти вброд Миссисипи, прокатиться верхом на молнии, скатиться вниз с горы, поросшей чертополохом, и не получить при этом ни единой цараВнпины" тАФ так аттестует себя один из любимых героев Запада. Другой легендарный богатырь, Поль Бэниан, еще двухлетним младенцем вызвал из недр земли НиагарВнский водопад с единственной целью принять душ. Он же, став взрослым, причесывал бороду вместо гребенки сосной, которую выдергивал из земли вместе с корнями. Первобытной, грубой силой веет от этих образов. Все фольклорное творчество Запада, начиная с этих фантастических преданий и кончая бытовым анекдотом, пронизано острым чувством жизни и своеобразным бунтарским неВнуважением к традициям и авторитетам.

Авторы этих произведений скептически смотрят на достижения цивилизации, не питают почтения к релиВнгии, не боятся и не уважают сильных мира сего. Вот два фронтирсмена, дед и внук, приходят в больВншой промышленный город.. "Не правда ли, красивый город?" тАФ спрашивает внук деда.тАФ "Да,тАФ отвечает стаВнрик,тАФ а особенно он был бы хорош, если бы можно было его весь разрушить и построить заново".

Дэвид Крокет во время выборов в конгресс приезВнжает на место выборов верхом на аллигаторе и, натраВнвив крокодила на претендента на пост конгрессмена, заставляет незадачливого политического деятеля с позоВнром удалиться. "Буйство" западных фронтирсменов тАФ особый компВнлекс настроений, в котором стихийный демократизм сливается воедино со столь же стихийным чувством национальной гордости. За ним стоит сознание своей "первозданной" мощи, и богатейших нерастраченных возможностей. Именно в таком мироощущении Твен увидел "квинтэссенцию американизма".

Мир фронтира представлялся Марку Твену "душой" Америки тАФ молодой, энергичной, по-юношески здоровой страны, и это восприятие целиком определило внутренВнний художественный строй одной из его первых книг "Налегке" (1872). Построенная в виде серии очерков, посвященных жизни Запада, эта книга наряду с "ПроВнстаками" может считаться ключевым произведением раннего Твена. Ей присущ особый внутренний пафос тАФ пафос "сотворения мира". Новый Свет в изображении Твена поистине нов. Он родился совсем недавно, и красВнки на нем еще не просохли. Их первозданная свежесть так и бьет в глаза. Он переполнен новехонькими, "с игоВнлочки" вещами, каждая из которых как бы увидена автором (а вместе с ним и всем человечеством) в перВнвый раз. Созерцая их, Марк Твен обновляет стершиеся, привычные представления. У каждой, оказывается, есть свое особое, индивидуальное, неповторимо своеобразное "лицо", своя жизнь, насыщенная и полная, и писатель воспроизводит ее во всем богатстве многообразных, бесВнконечно живых деталей. Тщательность, обстоятельность твеновского рисунка возвращает реальное бытие и вербВнлюду (сожравшему пальто автора и находившемуся во власти разнообразных эмоций, связанных с этим увлекаВнтельным занятием), и койоту (которому "ничего не стоит отправиться завтракать за сотню миль, а обедать за полтораста", ибо он не хочет "бездельничать и увелиВнчивать бремя забот своих родителей"), и полынному кусту, достигающему пяти-шести футов высоты и обрасВнтающему при этом особенно крупными листьями и "доВнполнительными" ветвями. Наивная любознательность рассказчика Твена под стать наивности молодого, "только что сотворенного" мира, в котором, как в Библии, все наВнчинается сначала. Аналогия со Священным писанием наВнстойчиво подсказывается самим Твеном. Его очерки пестВнрят библейскими реминисценциями. Верблюд жует пальто Твена у истоков Иордана, многоженство мормонов сродни полигамии библейских патриархов, их "король" Биргем Юнг, подобно Иегове, располагает отрядом "ангелов тАУ мстителей", карающих тех, кто преступает установленные им законы. На Западе история как бы возвращается к своим первоистокам. Но это отнюдь не значит, что ей предстоит двигаться по накатанному пути. Всякий плагиат ей проВнтивопоказан, и мормоны потому и не вызывают симпатий Твена, что они есть не что иное, как жалкие плагиаторы Библии, "скатываюВнщие" моральный кодекс Нового завета, даже без ссылки на источник. Нет, на свободных пространствах америВнканского Запада история не повторяется, а начинается заново. Здесь возникает своя, не библейская мифология, создателями которой являются сильные, грубые люди, столь же неотесанные и "шершавые", как окружающий их первобытный лес. При всей молодости полудикого мира у него уже есть элементы мифологической традиции с ее постоянными . героями тАФ полубандитами тАУ полубогами. Она складывается буквально на глазах. "Живая романтиВнка" в лице знаменитого головореза Слейда, чье магичеВнское имя уже успело обрасти множеством полуфантастиВнческих легенд, садится с Твеном за один стол и мирно беседует с ним. На девственной почве Запада мифы плоВндятся с невиданной быстротой, и в россказнях досужего враля уже потенциально заложены зачатки "мифа". Нелепая "притча" о бизоне, который якобы влез на дереВнво и на его вершине вступил в поединок со спутником Твена, неким Бевисом, явно сделана по образцам западного фольклора. Твен вложил ее в уста Бевиса, но она могла быть рассказана и придумана самим автором книги.

4. Особенности юмористических произведений Марка Твена

Твен тАУ очеркист неотделим от Твена тАУ юмориста, и подВнтверждение этому можно найти в его ранних юмористиВнческих рассказах. Они написаны тем же "почерком". В своих юмористических произведениях Твен сумел восВнпроизвести не только стиль западного фольклора, но и его атмосферу жизнерадостного, задорного "буйства". Тем самым закладывались предпосылки важнейшей литераВнтурной реформы. Вместе с фольклором Запада в литераВнтуру Америки вторгал

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури