Московские страницы в лирике А. Ахматовой и О.Мандельштама
Москва тАУ центр многовековой культуры русского народа. Уже в XIV тАУ XV в. в московских монастырях-старожилах создавались обширные книгохранилища тАУ библиотеки. В XV в. в Москве И. Федоров изобрел книгопечатание. В 1755 г. открылся Московский Университет и началось издание первых журналов создание литературных обществ, кружков, объединений.
Москва тАУ родина А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, И.А. Крылова, А.Н. Островского, М.Ю, Лермонтова, А.И. Герецена, Ф.М. Достоевского тАж В Москве жили и работали А.И. Толстой, А.П. Чехов, А.М. Горький, А.И. Куприн, И.А. Бунин, В.Я. Брюсов, В.В. Маяковский, С.А. Есенин тАж
Незабываемыми событиями литературной жизни Москвы явились публичные чтения Пушкиным ВлБориса ГодуноваВ», Гоголем тАУ ВлРевизораВ», Лермонтовым тАУ ВлМцыриВ», Островским тАУ ВлСвои люди тАУ сочтемся!В». Традицию чтения новых своих произведений на собраниях литературных кружков ВлСредаВ» продолжили демократически настроенные писатели И.Д. Телешов, А.Н. Андреев, Е.И. Чириков тАж
Важнейшие события в истории Москвы, реальные факты, подлинные имена, творчески трансформируясь в сознание писателей, органически входили в контекст художественных произведений. Разграбленная, разоренная в огне пожаров, но не покоренная, ввергшая в катастрофу армии Наполеона, встает со страниц ВлВойны и МираВ» Л.Н. Толстого. Грозные, напряженные осенне-зимние дни 1905 года, баррикадные бои на улицах и площадях Москвы документально точно воспроизводит в романе тАУ эпопее ВлЖизнь Клима СамгинаВ» А.М. Горький.
О Москве писали не только те, кто постоянно там бывал, жил и работал, но и те люди, которые были там ВлпроездомВ», имели опосредованное отношение к столице России. Именно к таким писателям и относятся А.А. Ахматова и О.Э. Мандельштам. Их родиной был Петербург, Москва же никогда не была и не стала для них родным городом. Но так или иначе, за время их пребывания в Москве, у обоих сложилось свое понимание образа города, которое в последствии изменялось, приобретало новую форму. Это понимание, осознание Москвы возникало не сразу. Каждый новый приезд в Москву был связан с каким-либо значимым событием в жизни поэтов, а это в свою очередь отражалось на их отношении к городу. Ахматова и Мандельштам пытались понять Москву, почувствовать ее историческую многослойность, когда человек существует между церковью постройки XVI века и доходным домом начала ХХ. Возможно, это им удавалось не всегда, и наверно поэтому можно достаточно четко проследить, как со временем Москва обретала в их стихах совершенно новый облик, не похожий на тот, который буквально недавно рисовался в их сознании.
Так как ни Ахматова, ни Мандельштам никогда не были москвичами, то и стихов, посвященных Москве, не так уж и много. Но, несмотря на это, можно постараться проследить, как меняется позиция лирического героя по отношению к городу, и какую роль Москва сыграла в жизни поэтов.
Мандельштам Осип Эмильевич 1891 тАУ 1938
В стихотворении Осипа Мандельштама. Вл1 января 1924 годаВ» есть такие строки, обращенные к Москве:
Каким железным скобяным товаром
Ночь зимняя гремит по улицам Москвы,
То мерзлой рыбою стучит, то хлещет паром
Из чайных розовых тАУ как серебром плотвы.
Москва тАУ опять Москва. Я говорю ей: здравствуй!
Не обессудь, теперь уж не беда, По старине я принимаю братства
Мороза крепкого и щучьего суда.
Мандельштам родился в Варшаве в семье купца. Учился на романо-германском отделении Петербургского университета. Начал печататься в 1910г.: первая книга стихов ВлКаменьВ» (1913г., второе издание 1916г.), вторая тАУ ВлTristiaВ». В ранних стихах ощутимо влияние поэзии символизма. Однако, будучи изумительно тонким, изящным лириком, он вряд ли укладывается в прокрустово ложе акмеизма. Его творчество было, конечно, шире. Его стиВнхи пророчат гибель, по его определению, Влхристианско-эллинскойВ» культуры. В его послереволюционных стихах звучит тема ВлотщепенстваВ», результатом чего является социальная изоляция поэта. Он пробовал свои силы и в прозе: ВлШум времениВ» (1925) тАФ сборник автобиографических рассказов, ВлЕгипетская маркаВ» (1928) тАФ повесть о духовном кризисе интеллигенции перед революцией, эссе ВлРазговор о ДантеВ» (1933).
По воспоминаниям священника Михаила Ардова, Ахматова говорила, что чувствует Петербург, Пастернак тАФ Москву, тАЬа Осипу дано и то, и другоетАЭ. В Москве Мандельштам был изначально чужак, петербуржанин (корневой город для Мандельштама был все-таки один), тАФ но он обжил Москву и ощутил (или даже создал для себя) новое место человека в этом вновь столичном городе тАФ теряющееся, скользящее, превращающее на ходу человека в тАЬворобьятАЭ, тАЬтрамвайную вишенкутАЭ. Ошарашенность и ощущение тепла в перчатке тАФ они рядом.
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину - Москву,
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу тАж
тАж И едва успевают грозить из угла тАУ
Ты как хочешь, а я не рискну!
У кого под перчаткой не хватит тепла,
Чтоб объездить всю курву-Москву.
Он жил в левом флигеле дома Герцена на Тверском бульваре (д. 25). Мемориальная доска на доме напоВнминает: ВлПоэт Осип Эмильевич Мандельштам жил в этом доме в 1922тАФ 1923 и в 1932тАФ1933 годахВ». Здесь в 1920тАФ1930-е гг. находилось писаВнтельское общежитие, в котором А. А. Ахматова навещала чету МанВндельштамов в 1932тАФ1933 гг. МанВндельштам посвятил ей еще в 1917 г. стихотворение ВлКассандраВ», затем ВлТвое чудесное произношениеВ», ВлЧто поют часы-кузнечикиВ». В ВлЛистках из дневникаВ» Ахматова вспоминала: ВлСнова и совершенно мельком я виВндела Мандельштама в Москве осенью 1918 года. В 1920 году он раз или два приходил ко мне в Сергиевскую (в Петербурге), когда я работала в библиотеке Агрономического инстиВнтута и там жила. Тогда я узнала, что в Крыму он был арестован беВнлыми; в Тифлисе меньшевикамиВ». АхВнматова говорила о том, что Влв то время, как (в 1933 г.) О. Э. встречаВнли в Ленинграде как великого поэта.. и его приезд и вечера были собыВнтием, о котором вспоминали много лет и вспоминают еще и сейчас (1962),тАФ в Москве его никто не хоВнтел знать, и, кроме двух-трех молодых и неизвестных ученых-естественниВнков, О. Э. ни с кем не дружилВ».
Наконец, в 1933 г. Мандельштам получил квартиру в Нащокинском пеВнреулке, 3/5[1]
. Но жизнь его там не была счаВнстливой: он был арестован в ночь с 13 на 14 мая 1934 г., отпущен, заВнтем снова арестован. В тех же воспоВнминаниях Ахматова писала: Вл..тень неблагополучия и обреченности лежаВнла на этом доме. Мы шли по ПреВнчистенке (февраль 1934 г.), о чем гоВнворили, не помню. Свернули на ГоВнголевский бульвар, и Осип сказал: ВлЯ к смерти готовВ». Вот уже дваВндцать восемь лет я вспоминаю эту минуту, когда проезжаю мимо этого местаВ»[2]
.
Н. Я. Мандельштам, жена поэта, в своей ВлВторой книгеВ» писала об отношениях Мандельштама и АхмаВнтовой: ВлПришлось Мандельштаму доВнвольствоваться легкими дружбами с легкими людьми, но, как бы ни склаВндывалась жизнь, он всегда берег наВнши отношения и ценил дружбу с АхВнматовой. С ней был разговор, шутка, смех, вино и главное тАФ общий путь, одинаковое понимание самых сущестВнвенных вещей и взаимная поддержВнка в труде и во всех бедахВ».
Мандельштам хорошо знал литеВнратурную Москву и посвятил ей два очерка: ВлЛитературная МоскваВ» и ВлЛитературная Москва. Рождение фаВнбулыВ». Он входил в группу ВлЛиВнрический кругВ», в которую также вхоВндили А. Ахматова, К. Липскеров, С. Парнок, С. Шервинский, В. ХодаВнсевич, А. Эфрос и др. В статье ВлЛиВнтературная МоскваВ» он так писал о Москве: ВлМосква тАФ Пекин; здесь торВнжество материка, дух Срединного царства, здесь тяжелые канаты железВннодорожных путей сплелись в тугой узел, здесь материк Евразии праздВннует свои вечные именины.
Кому не скучно в Срединном царВнстве, тот тАФ желанный гость в Москве. Кому запах моря, кому запах мира.
Здесь извозчики в трактирах пьют чай, как греческие философы; здесь на плоской крыше небольшого небоВнскреба показывают ночью американВнскую сыщицкую драму; здесь приВнличный молодой человек на бульваВнре, не останавливая ничьего внимания, насвистывает сложную арию Тангейзера, чтобы заработать свой хлеб, и в полчаса на садовой скамейке хуВндожник старой школы сделает вам портрет на серебряную академичеВнскую медаль; здесь папиросные мальчишки ходят стаями, как собаки в Константинополе, и не боятся конВнкуренции; ярославцы продают пиВнрожные, кавказские люди засели в гастрономической прохладе. Здесь ни один человек, если он не член Всероссийского союза писателей, не пойдет летом на литературный дисВнпут..В»
Имея в виду Влчистки поэзииВ» в 1920-е гг., Мандельштам писал: ВлКоВнгда в Политехническом музее МаяВнковский чистил поэтов по алфавиту, среди аудитории нашлись молодые люди, которые вызвались, когда до них дошла очередь, сами читать свои стихи, чтобы облегчить задачу МаяВнковскому. Это возможно только в МоВнскве и нигде в мире,тАФ только здесь есть люди, которые, как шииты, гоВнтовы лечь на землю, чтобы по ним проехала колесница зычного голосаВ».
Восприятие Москвы у Мандельштама с годами сильно изменялось. Можно установить три группы тАЬмосковскихтАЭ стихов Мандельштама:
1) тексты 1916 года тАЬс примыкающим к ним стихотворением тАЬВсе чуждо нам в столице непотребной..тАЭ (1918).. с тАЬпросвечивающимтАЭ в их словесной ткани образом М. Цветаевой, с тАЬборисо-годуновскимтАЭ подтекстом, образами Третьего Рима и мятежа;
2) Стихи 20-х тАФ начала 30-х годов тАФ с мотивом одиночества и вины перед тАЬчетвертым сословиемтАЭ, симпатией и тяготением к городской анонимности, тАЬворобьиноститАЭ, при крепнущем понимании тАЬкитайско-буддийскойтАЭ застойности советской столицы;
3) Во второй половине 30-х годов в стихах Мандельштама пытается сложиться новый образ тАФ образ советской державной Москвы, столицы сталинской империи.
Чтобы понять, как именно менялось отношение Мандельштама к Москве, и что повлияло на эти изменения в сознании поэта, попробуем проанализировать каждый из этих периодов.
Мандельштам и Цветаева впервые встретились летом 1915 года в Коктебеле. В начале 1916-го знакомство это возобновилось тАФ в дни приезда Цветаевой в Петербург, точнее, именно тогда состоялось настоящее знакомство, возникла потребность общения, настолько сильная, что Мандельштам последовал за Цветаевой в Москву и затем на протяжении полугода несколько раз приезжал в старую столицу. Это была пора волнения, влюбленности, взаимного восхищения тАж В эти Влчудесные дни с февраля по июнь 1916 годаВ» Цветаева ВлМандельштаму дарила МосквуВ».
В разноголосице девического хора
Все церкви нежные поют на голос свой,
И в дугах каменных Успенского собора
Мне брови судятся, высокие, дугой.
И с укрепленного архангелами вала
Я город озирал на чудной высоте.
В стенах Акрополя печаль меня снедала
По русском имени и русской красоте.
Не диво ль дивное, что вертогард нам снится,
Где глуби в горячей синеве,
Что православные крюки поет черница:
Успенье нежное тАУ Флоренция в Москве.
И пятиглавые московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне тАУ явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
Так Цветаева ВлзаставилаВ» О.Э. впервые заговорить о Москве. Возвышенные чувства поэта нашли свое отражение в каждой строчке этого стихотворения. В нем четыре строфы, и каждую замыкает строка с намеком на женского адресата. Прочитаем подряд эти композиционно значимые, конструктивно и эмоционально выделенные строчки и постараемся найти в них что-нибудь узнаваемо цветаевское:
1.. И в дугах каменных Успенского собора
Мне брови чудятся, высокие, дугой.
2. В стенах Акрополя печаль меня снедала
По русском имени и русской красоте.
3. .. Что православные крюки поет черница:
Успенье нежное тАФ Флоренция в Москве.
4. И пятиглавые московские соборы
С их итальянскою и русскою душой
Напоминают мне явление Авроры,
Но с русским именем и в шубке меховой.
Согласимся, Влрусское имяВ» и Влрусская красотаВ» тАФ слишком общее, вполне неиндивидуальное место, чтобы в них узналась именно Марина Цветаева. ВлШубка меховаяВ» и Влвысокие брови, дугойВ» (к тому же подсказанные каменными дугами арок тАФ то есть пустых глазниц) настолько внешние и вещные признаки, настолько безразличные и к глазам, полукружьем бровей осененным, и к сердцу, из тесноты груди и шубки рвущемуся, что если такое ее присутствие и задумывалось как комплимент или признание в любви конкретной женщине, то женщина эта, и тем более женщина-поэт (с именем, кстати, морским, отнюдь не каменным и не русским), женщина-поэт, сказавшая о Влпрезрении к платью плоти временномуВ» (что уж говорить о платье куда более съемном и временном тАФ шубке меховой), с полным основанием могла ощутить взгляд Мандельштама как холодное скольжение по достопримечательностям столицы, в вереницу которых включена и она тАФ наперекор всей ее природе обезличенная и обескровленная. В строчке ВлУспенье нежное тАФ Флореция в МосквеВ» Флоренция есть этимологически точный перевод фамилии Цветаевой.
Что касается города, то Мандельштам восхищается архитектурой столицы. Видимо достаточно тонкое, можно даже сказать щепетильное отношение поэта к религии (в особенности к православной), сыграло не малую роль в написании этих строк. Он поражен этой красотой и величавостью русских храмов и церквей. Поэт восхваляет русские традиции, русскую культуру. Однако восхищенное принятие кремлевских храмов.. соединено у Мандельштама с грустной нотой. Поэт поднимается на Боровицкий холм, он смотрит на город тАЬс укрепленного архангелами валатАЭ[3]
Архангельский и Благовещенский соборы, фланкирующие вход на Соборную площадь, стоят неподалеку от крутого ската холма, высоко поднимающегося в этом месте над кремлевской стеной и Москвой-рекой, и душу его томит печаль. То, что можно в стихах тАЬрасшифроватьтАЭ, тАФ становится многосмысленным и ощутимым, для того, чтобы еще сильнее почувствовать никакими словами не называемую тАЬпечаль.. по русском имени и русской красотетАЭ.
В следующем стихотворении ВлНа розвальнях, уложенных соломойтАж.В», датированном тем же 1916 годом, отношение поэта к Москве координально меняется. Уже в первых строчках просвечивается его недоверие к городу, легкая небрежность. Он называет Москву огромной тАж Не странно ли, что поэт, только что тАЬпринимавший в подароктАЭ Москву от Марины Цветаевой, создавший беспримерной красоты стихи о кремлевских соборах, где русская и православная лексика столпились тесней, чем церкви на Соборной площади Кремля (слово тАЬрусскийтАЭ употреблено четырежды в шестнадцати строках), тАФ не странно ли, что он вдруг пугается и пишет стихотворение, в котором отождествляет себя с самозванцем?
А в Угличе играют дети в бабки
И пахнет хлеб, оставленный в печи.
По улицам везут меня без шапки,
И теплятся в часовне три свечи.
Скорее всего это связано какими-то переживаниями в душе поэта. Причиной этому служат сложные отношения притяжения-отталкивания, связывающие Мандельштама с родительским наследием. Еврейская тема тАФ один из чувствительнейших нервов поэзии Мандельштама. Порой эта тема звучит явно, но чаще (как в этом стихотворении) тАФ под сурдинку, причудливо смешиваясь с другими темами. Отчетливо видна связь с темой Лжедмитрия, еврейства и самозванства. Москва уже принимает свое историческое значение. Мандельштам вспоминает XVII век, век смуты. Именно таким предстает перед нами город: мятеж, казни, кровь, грязьтАж
В апреле 1916 Мандельштам пишет еще одно стихотворение, посвященное Москве:
О, этот воздух, смутой пьяный,
На черной площади Кремля
Качают шаткий ВлмирВ» смутьяны,
Тревожно пахнут тополя.
Соборов восковые лики,
Колоколов дремучий лес,
Как бы разбойник безъязыкий
В стропилах каменных исчез.
А в запечатанных соборах,
Где и прохладно, и темно,
Как в нежных глиняных амфорах,
Играет русское вино.
Успенский, дивно округленный,
Весь удивленье райских дуг,
И Благовещенский, зеленый,
И, мнится, заворкует вдруг.
Архангельский и Воскресенья
Просвечивают, как ладонь, -
Повсюду скрытое горенье,
В кувшинах спрятанный огонь тАж
Здесь снова появляется образ мятежной Москвы XVII века. В первых двух четверостишиях Мандельштам отрицает город, видна его негативная оценка.: воздух пьяный, черная площадь, тополя, восковые лики, дремучий лестАж Зато в следующих трех строфах, поэт как бы в противовес этой грязи ставит святость. Он вновь восхищен русской традицией, русской церковью. Перед нами возникают дивные соборы: Успенский, Благовещенский, Архангельский и Воскресенья. Несмотря на всю чернь, грязь, хаос, на фоне этого мятежного города, возникает некий ареал святости, Вллуч света в темном царствеВ». Видимо православная религия для него действительно была чем-то единственно положительным во всем этом отрицании.
В стихотворении ВлКогда в теплой ночи замирает тАжВ» Мандельштам полностью отрицает Москву. Он не находит в ней ничего святого. Это мрачный город. Это мертвый город, из него давно ушла жизнь.
Когда в теплой ночи замирает
Лихорадочный форум Москвы
И театров широкие зевы
Возвращают толпу площадям, -
Протекает по улицам пышным
Оживленье ночных похорон;
Льются мрачно-веселые толпы
Их каких-то божественных недр.
Это солнце ночное хоронит
Возбужденная играми чернь,
Возвращаясь с полночного пира
Под глухие удары копыт.
И как новый встает Геркуланум[4]
,
Спящий город в сияньи луны,
И убогого рынка лачуги,
И могучий дорический ствол!
Создается образ вульгарной, пошлой Москвы. Зевы театров, оживленье ночных похорон, возбужденная играми чернь тАУ таким представляет себе поэт город с его жителями. Каждая строчка этого стихотворения наполнена грязью, безысходностью. Москва ассоциируется с гордыней, в ней не осталось ничего святого. Это погибший город.
Замыкает эту группу московских стихов стихотворение ВлВсе чуждо нам в столице непотребнойтАжВ». Уже из первых строчек видно, что для поэта-петербуржца этот город навсегда останется чужим. Он снова ругает город, снова возникает образ Влразбойного КремляВ», Влторг на Сухаревке хлебнойВ»тАж Все это точно подчеркивает недовольство поэта городом, его отрицание.
Все чуждо нам в столице непотребной:
Ее сухая черствая земля,
И буйный торг на Сухаревке хлебной,
И страшный вид разбойного Кремля.
Она, дремучая, всем миром правит.
Мильонами скрипучих арб она
Качнулась в путь тАУ и полвселенной давит
Ее базаров бабья ширина.
Ее церквей благоуханных соты тАУ
Как дикий мед, заброшенный в леса,
И птичьих стай густые перелеты
Угрюмые волнуют небеса.
Она в торговле хитрая лисица,
А перед князем тАУ жалкая раба.
Удельной речки мутная водица
Течет, как встарь, в сухие желоба.
Но так или иначе, в очередной раз Мандельштам показывает, что на фоне этого Влзаброшенного лесаВ» существует Влдикий медВ», Влблагоуханные сотыВ» церквей. Он снова дает понять, что церковная святость тАУ это традиция, присущая Москве. Это то, без чего город не сможет существовать, то, что складывалось веками, что единственное, по мнению поэта, осталось от прежнего благоухания. Это единственная положительная черта города, то, за что Мандельштам любит Москву, что он в ней ценит. Пожалуй именно этим стихотворением заканчивается первая группа стихов, посвященных Москве. Позиция поэта вполне очевидна, он отрицает Москву с ее грязью и развратом. Восхищения заслуживают лишь русские традиции, русская культура. Религиозный вопрос волнует поэта, поэтому большее предпочтение он отдает описанию именно церковной архитектуры.
Стихи 20-х тАФ начала 30-х годов характеризуются мотивом одиночества и вины перед тАЬчетвертым сословиемтАЭ, симпатией и тяготением к городской анонимности, тАЬворобьиноститАЭ, при крепнущем понимании тАЬкитайско-буддийскойтАЭ застойности советской столицы. К этому периоду относится стихотворение ВлМосковский дождикВ». В нем хорошо видна отчужденность, которая царила в душе поэта. ВлВоробьиный холодокВ», который поэт чувствует в этом ВлскупомВ» дождике, дает понять его душевное состояние. Мандельштам относится к Москве с какой-то опосредованностью.
Как будто холода рассадник
Открылся в лапчатой Москве!
В стихотворении Вл1 января 1924 годаВ» снова видна та же отчужденность, то же спокойствие. Неизбежность времени, пытается подчеркнуть О.Э. в некоторых строках.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелинатАж
В начале 30-ых появляется стихотворение ВлПолночь в Москве. Роскошно буддийское летотАжВ». В нем снова появляется та чернота, которая свойственна Мандельштаму при описании московского колорита.
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваровтАж
В интерпретации слова тАЬбуддийскийтАЭ просматривается неявная отсылка к интерпретации слова тАЬбуддийскийтАЭ как тАЬзастойныйтАЭ, тАЬнеподвижныйтАЭ (эквивалент тАЬкитайскоготАЭ), характерной для разных направлений русской мысли XIX века: В.Г. Белинский, А.К. Толстой, В.С. Соловьев. При всей значимости для Мандельштама этой интеллектуальной традиции (он и сам писал об этом) позволим предположить, что слово тАЬбуддийскийтАЭ в позднем творчестве Мандельштама претерпевает некоторый семантический сдвиг и означает не столько тАЬзастойныйтАЭ, сколько тАЬсамодостаточныйтАЭ, отстраненный, существующий сам по себе тАФ с оговоркой, что при разных стихотворениях в нем возникают разные пучки смыслов.
В последней группе стихов, посвященных Москве, Мандельштам пытается сложить новый образ тАУ образ советской державной Москвы, столицы сталинской империи. Впрочем, и сталинскую Москву Мандельштам воспринимал совсем не так, как требовалось, а свободно. Мандельштам ощущал себя на птичьих правах, и в сталинской Москве тоже (и даже не только потому, что и вправду был лишен права жить в Москве после ссылки). Его восприятие становилось все более воздушным и немыслимым. Отношения слова со смыслом становились все более непредсказуемыми тАФ при том, что стихи оказывались точными и невероятно масштабными. Трагизм оказывается насущным и вдруг играющим тАФ и это новый трагизм, подлинный.
В новой Москве, в Москве тАЬзаводов-купальщиковтАЭ и ЦПКиО, многомерность смысла вырастает уже не из самого города, не из его тАЬсчитываемойтАЭ истории тАФ город разворачивается перед глазами здесь и сейчас, как мельтешащее чудо (стихотворение тАЬСегодня можно снять декалькомани..тАЭ вырастает из взгляда на Москву с определенной точки тАФ из Замоскворечья). Многомерность смысла проступает из того, что город оказывается только частью происходящего тАФ одновременно с городской беготней происходят еще и иные события, и они не менее важны.
Москва становится для поэта средоточием и символом новизны времен, источником новой музыки, пришедшей на смену, вернее, продолжившей звучания, к которым прислушивался Блок в октябре семнадцатого года в революционном Петрограде. И вот летом 1931 года, уже после второго своего пребывания в Грузии, после гощения в Армении, вернувшись в Москву, Мандельштам пишет стихи в совершенно иной, счастливой и радостной тональности:
Сегодня можно снять декалькомани[5]
,
Мизинец окунув в Москву-реку,
С разбойника Кремля. Какая прелесть
Фисташковые эти голубятни:
Хоть проса им насыпать, хоть овсатАж
А в недорослях кто? Иван Великий тАУ
Великовозрастная колокольня тАУ
Стоит себе еще болван болваном
Который век. Его бы за границу,
Чтоб доучилсятАж Да куда там! Стыдно!
Река Москва в четырехтрубном дыме,
И перед нами весь раскрытый город:
Купальщики-заводы и сады
Замоскворецкие. Не так ли,
Откинув палисандровую крышку,
Огромного концертного рояля,
Мы проникаем в звучное нутро?
Белогвардейцы, вы его видали?
Рояль Москвы слыхали? Гули-гули!
В этом стихотворении нащупывается своеобразные способы примирения с действительностью: она оправдывается самой жизнью, ее шумом, тем, что О.Э. называет роялем Москвы. Интересно здесь отношение к ВлгрядущемуВ». До сих пор он никогда не видел того, что будет.
Вот она - Москва Мандельштама: кошмарная Лубянка, зловещий годуновский Кремль, "иудины окна" дома на Тверском ("Массолит"), откуда 16 марта 1938 года будет отправлено письмо наркому Ежову с просьбой избавить московских писателей от назойливого присутствия Мандельштама, который тем более "не поэт, а версификатор". Вот Москва, по которой бегает с рецензией на "сборник литкружковцев Метростроя" этот странный человек, почти юродивый, то пытающийся воспеть вождя и его эпоху, то проклинающий обоих, в мальчишески-бездумном порыве он обрекает себя на гибель, а слушателей на бессонные, в ожидании ареста, ночи, декламируя "Мы живем, под собою не чуя страны", к превеликому ужасу публики, реакция которой однозначна: "Ты мне этого не читал". В отличие от мифологизированной ("Третий Рим"!) Москвы цветаевской Москва Мандельштама жестоко реальна. Она даже меняется параллельно со стихами Мандельштама - на годы его пребывания в Москве приходится один из самых серьезных сдвигов в ее ландшафте - эпоха индустриализации. Сегодня мы переживаем еще один сдвиг - все возвращается: нищета, безвкусица, революционность, Москва быстро перестряпывается на новый лад. Заново переименованные развалины мелькают тут и там, как проступающие на горелой бумаге строчки. Той Москвы, которую видел и в которой жил Мандельштам, давно уже нет. Зато есть та Москва, которую он чувствовал и которую принимал - крикливый и пестрый, нищий духом, по-азиатски мудрый, по-азиатски жестокий город. Буддийская Москва - Мандельштам настаивал на этом определении. Она будет такой и когда не останется в Москве ни единого дома, связанного с Мандельштамом, - темпы выкорчевывания сердцевины старого города позволяют думать, что это произойдет скоро. Москву Мандельштама не спасут ни тени великих обитателей, ни долгий список их адресов, кропотливо составленный автором.
Ахматова Анна Андреевна 1889 тАУ 1966
Анна Ахматова в ВлПоэме без герояВ» (1940 тАУ 1962) пишет:
Что мне Гамлетовы подвязки,
Что мне вихрь Саломеиой пляски,
Что мне поступь Железной Маски,
Я еще пожелезней техтАж
Так она сама признала свою ВлжелезностьВ». Действительно, судьба поэта, родившегося в конце XIX и пожившего более половины XX в., вторяла трагизм эпохи. Наверное, ее судьба и не могла быть другой, потому что, живя в это противоречивое время, она оставалась собой, не желая подлаживаться ни под какие обстоятельства. В результате ее внутренняя несломленность и независимость оборачивались в отношениях с людьми и обществом драмой.
У Ахматовой не было в общепринятом понимании постоянного жилья: неуютные и необжитые квартиры, чаще просто комнаты менялись образно обстоятельствам, нередко она жила у друзей.
Единственный сын Ахматовой Лев Николаевич Гумилев в детстве воспитывался у бабушки. А будучи взрослым человеком, двадцать шесть лет (с перерывом на время войны, когда он был на фронте) находился в стаВнлинских тюрьмах и в лагерях, что доставляло ей большие страдания. И даже после смерти Анны Ахматовой ее тело было погребено не сразу: она умерла в санатории под Москвой и только после прощания в Москве и в Ленинграде ее похоронили под ЛенинВнградом на кладбище в Комарове.
А. А. Ахматова родилась в Одессе, окончила гимназию в Киеве, жила значительное время в Царском Селе, однако большую часть жизни провела в Петербурге тАФ Петрограде тАФ ЛенинВнграде. В Москве бывала лишь наезВндами.
Все в Москве пропитано стихами,
Рифмами проколото насквозь,тАФ писала Ахматова.
За ландышевый май
В моей Москве стоглавой
Отдам я звездных стай
Сияние и славу.
В Москве есть около 100 домов, где она жила или гостила, навещая друзей.
Строки из предисловия поэта М. Кузмина к первому сборнику АнВнны Ахматовой ВлВечерВ», вышедшему в Петербурге в 1912 г., могут адреВнсовать нас к памятным местам МоскВнвы, связанным с ее именем: Вл..Эти конкретные осколки нашей жизни мучают и волнуют нас больше, чем мы этого ожидали, и, будто не отноВнсясь к делу, точно и верно ведут нас к тем минутам, к тем местам, где мы любили, плакали, смеялись и страдаВнли тАФ где мы жилиВ». Жила и страдала она, а стихи Ахматовой так прочно воВншли в наше сознание, что как бы стали частью нашего духа, и поэтому столь близки нам эти памятные места.
Петербурженка Ахматова, будучи уже автором сборников ВлВечерВ», ВлЧетВнкиВ» и ВлБелая стаяВ», появляется в Москве в 1918 г. Шел первый год революции. Понять отношение к ней АхВнматовой помогают ее стихи:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: ВлИди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою.
Боль поражений и обидВ».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Блок, познакомившись с этим стихотворением, говорил: ВлАхматова праваВ».
В Москве Ахматова поселилась в тихом, находящемся близко от центра районе, примыкающем к улице Арбат. Параллельно Москве-реке идет улица Остоженка. Между нею и Пречистенской набережной стоят остатки бывшего Зачатьевского монастыря, основанного царем Федором Иоанновичем в 1584 г. Сохранились надвратная (монастырская церковь Спаса конца XVII в. и фрагменты стен. Этот моВннастырь Анна Ахматова видела, так как жила в доме 3 (не сохранился) в 3-м Зачатьевском переулке с осени 1918.г. по январь 1919 г. ВспоминаВнются ее строчки:
Переулочек, переултАж
Горло петелькой затянул.
Поэтесса так запечатлела в стихотворении ВлТретий ЗачатьевскийВ», датированном 1922 г., окружавший ее городской пейзаж:
Как по левой руке тАФ пустырь,
А по правой руке тАФ монастырь
А напротивтАФ высокий клен
Ночью слушает долгий стон.
Жила она здесь не одна, а со втоВнрым мужем Владимиром Казимировичем Шилейко. Он был богато одаренВнной натурой, талантливым ученым-ассирологом. Его изыскания в области ассирологии были столь ценны, что один французский ученый писал: ВлНам скоро придется изучать русский язык в связи с Вашими работамиВ». В анкете, заполненной Шилейко в 1926 г., он ответил, что владеет 40 языками. В 1918 г. он был приВннят ассистентом в Эрмитаж, в 1919 г. стал профессором Петроградского арВнхеологического института и действиВнтельным членом Российской Академии материальной культуры. Поэтесса и талантливый ученый поженились в 1918 г. и прожили вместе 3 года. Впоследствии Анна Андреевна писала: ВлТри года голода Владимир Казимирович был болен. Он безо всего мог обходиться, но только не без чая и куВнрева. Еду мы варили редко тАФ нечего было и не в чем. Если бы я дальше прожила с В. К., я тоже разучилась бы писать стихи..В». Анна Андреевна сохранила хорошие отношения со своВним бывшим мужем. Он умер в 1930 г. в возрасте сорока лет. За два года до смерти Шилейко Ахматова писала ему: Вл26 ноября 1928 года. Милый друг, посылаю тебе мои стихотвореВнния. Если у тебя есть время сегодня вечеромтАФ посмотри их. Многое я уже изъяла тАФ очень уж плохо. Отметь на отдельной бумажке то, что ты не счиВнтаешь достойным быть напечатанным. Завтра зайду. Прости, что беспокою тебя. Твоя АхматоваВ».
И Ахматова, и Шилейко были петВнроградцами, но у Шилейко была комВнната и в Москве, на Пречистенке, во флигеле дома 21 тАФ бывшего дома князей Долгоруковых, в котором ныне располагается Академия художеств России, а в ту пору, начиная с 1919 г., находился 2-й Музей нового западного искусства.
В Москве жили многие друзья АнВнны Андреевны; среди них особое место занимал поэт Осип Эмильевич МанВндельштам, с которым у нее сущестВнвовала большая духовная близость. О Мандельштаме Ахматова сказала: ВлЭто первый поэт XX векаВ». Он жил в левом флигеле Дома Герцена на Тверском бульваре, 25. Здесь в 1920-етАФ 1930-е гг. находилось писаВнтельское общежитие. Анна Ахматова бывала здесь в 1932тАФ1933 гг. в семье Мандельштамов. Широко известны стихотворения, посвященные ей МанВндельштамом в 1917 г.,тАФВлЯ не искал в цветущие мгновеньяВ» (ВлКассандВнраВ»), ВлТвое чудесное произношеньеВ», ВлЧто поют часы-кузнечикиВ».
Мандельштама, ни в чем не повинВнного человека, выслали на Колыму, но он на пути туда умер 27 декабря 1938 г. в районе Владивостока. Анна Ахматова всю жизнь дружила с его вдовой Надеждой Яковлевной (1899тАФ1980), кандидатом филологиВнческих наук, специалистом по западноевропейской литературе.
Многие друзья Ахматовой вспоВнминали, что в годы сталинских репрессий она боялась давать друзьям свои автографы, так как не хотела подводить людей, ибо знала, что за ней следят, что в ее квартире подВнключен для подслушивания микроВнфон. Она была лишена возможности печататься. Конец 1930-х гг. был саВнмым тяжелым временем ее жизни. Отражением этих страданий явился ее ВлРеквиемВ». Многие тогда находиВнлись в состоянии загнанности, в осВнновном это были люди критически мыслящие, и их боялись представиВнтели власти, поэтому спешили их изолировать и уничтожить. Среди неВнугодных был и Борис Леонидович Пастернак, с которым Ахматову свяВнзывало многое. Оба были самостояВнтельно мыслящими людьми и настоящими патриотами. Для АхматоВнвой, пережившей ужас ленинградской блокады, и для Пастернака, выезжавВншего выступать перед бойцами на фронт, победный 1945 год стал счаВнстливым годом. Ее биограф В. Я. Виленкин в книге ВлВ сто первом зерВнкалеВ» пишет: ВлЭта первая послевоВненная весна стала весной ахматовых триумфов в Москве. Один за другим с огромным успехом проходили вечеВнра встреч группы приехавших из ЛеВннинграда поэтов с московскими поэВнтами. В конце первого отделения обычно выступала Ахматова, в начаВнле второго тАФ Пастернак. На эстраде они сидели рядомВ».
Первый вечер состоялся в КолонВнном зале Дома союзов (Большая Дмитровка, 1).
Н.Роскина, исследовательница творчества Ахматовой, близко ее знавшая, вспоминает: ВлДля самой Ахматовой в ее уединении и одиноВнчестве был неожиданным тот взрыв любви и восхищения, которым ее одарили москвичи на знаменитом вечере в Колонном зале в 1946 гоВнду, когда она читала стихи вместе с Пастернаком. (..) Ахматова быВнла в черном платье, на плечах тАФ беВнлая с кистями шаль. Держалась она на эстраде великолепно, однако заВнметна была скованность и какая-то тревогаВ».
Тревога была обоснованной. ОдВнной из самых больших бед в жизни Ахматовой были последствия от приВннятого 14 августа 1946 г. постановВнления ЦК ВКП(б) ВлО журналах ВлЗвездаВ» и ВлЛенинградВ», в котором были, в частности, и такие строки: ВлАбсолютно правильно указание ЦК то, что правление ССП[6]
и его Председатель тов. Н. Тихонов не приВнняли никаких мер для улучшения работы журналов ВлЗвездаВ» и ВлЛенинградВ» и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых соВнветской литературе тенденций и нраВнвов, систематическое появление на страницах журналов тАФ органов СоюВнза писателей пошлых и злобных пасквилей Зощенко на советских люВндей и советские порядки, печатание пустых, безыдейных стихов АхматоВнвой, пропитанных духом упадничестВнва и пессимизма, явилось прямым содействием бездеятельности правВнления Союза писателей, отсутствия большевистской принципиальности, политической остроты и ответственВнности за порученное делоВ». Но саВнмым ужасным для Ахматовой было то единодушие писателей, с которым они присоединились к этому мнению. Однако в этом стройном хоре не было голоса Пастернака. Два больВнших поэта, прекрасно понимая друг друга, делили беды и радости. Одним из московских адресов Пастернака был дом 14 на Волхонке (дом частично сохранился). Здесь Анна Андреевна навещала его в 1934, 1935 гг. Другой адрес тАФ Лаврушинский переулок, 17 (кооперативный дом Союза писателей). Очень троВнгателен в биографии обоих поэтов тот факт, что Пастер
Вместе с этим смотрят:
"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"
"Christmas stories" by Charles Dickens
"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi
"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури
"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.