Философские истоки и основы мировосприятия И. Бродского

Глава I.Философские истоки и основы мировосприятия

Иосифа Бродского

1.1. Влияние английской метафизической поэзии

Отличительной чертой И.Бродского как личности и поэта является его ВлвсеотзывностьВ» мировой культуре. Он вступает в диалог с поэтами, писавшими на разных языках и в разное время: английскими поэтами-метафизиками Джоном Донном, Марвелом, Т.С. Элиотом, поэтами-современниками У.Х.Оденом, Чеславом Милошем, со своими русскими предшественникамитАУПушкинымВнВн, М. Лермонтовым,

Е. Баратынским, Г. Державиным. Однако цель настоящего раздела тАУ проследить влияние английской метафизической поэзии XVII века, на философские воззрения, образность и стилистику лирику Иосифа Бродского.

Прежде всего, речь пойдет о Джоне Донне, которому Бродский посвящает одно из наиболее известных ранних стихотворений тАУ ВлБольшая элегия Джону ДоннуВ» и которого он переводит. Как указывают исследователи, в круг интересов раннего Бродского английский поэт-метафизик попадает благодаря Т.Элиоту, в своих стихах прославившего Донна как Влза опытного знатокаВ»(т.е. примерно то же, что хлебниковское ВлзаВ» в Влза-умьВ»).Для Элиота суть открытий Донна и других поэтов-метафизиков заключалась в соединении чувства и мысли [ ; 195]. Вступая в спор о соотношении эмоций и разума, Элиот находит взаимопроникновение аффекта (эмоций) и интеллекта в тех видах поэзии, которые он называет метафизическими в более широком смысле слова (Данте, Бодлер, Рембо, Лофарг). К этому ряду следует добавить и самого Элиота. В русской традиции предшественником Бродского считают, прежде всего, Баратынского, по мнению которого Влхудожник бедный словаВ» главным образом занят мыслью.

Поэзия Бродского синтезирует размышления и страсть, что отделяет ее и от преимущественно эмоциональной лирики (известно его неприятие поэзии Блока),и от собственно философских рассуждений (например, новшеских, оставлявших Бродского равнодушным).

Бродский до сих пор остается первым и единственным русским поэтом, который сумел освоить и вжиться в английскую метафизическую традицию. В русской поэзии не было средств для воплощения такого рода медитаций. В европейской поэзии метафизическая проблематика эпохи барокко, а именно: одиночество человека во вселенной, противостояние человека и Бога, вопрошание самого существования Бога,- имеет, во-первых, много общего с экзистенциализмом, во-вторых, отвечает философским запросам Бродского.

На этом своеобразном пути, необычном для русской поэзии, одним из ранних наставников является Джон Донн. Из тематических перекличек Донна и Бродского одна из самых ярких касается смерти, особенно в позднейших стихах о смерти и ее преодоления у Бродского. По мнению, Л.Баткина, тема смерти представлена как магистральная во всей поэзии Бродского

[см.:[ ]]. Однако следует подчеркнуть, что в контексте лирики ХХ столетия эта тема разрабатывается поэтами-символистами тАУ Анненским, Сологобом, Рильке, позже Аполлинером и Лоркой Шах, например, страх смерти определяет основное содержание поэзии И.Анненского. Но если у Анненского это продиктовано в первую очередь его индивидуально-психологическим состоянием (болезнь сердца, которое могло остановиться в любую минуту), то Бродского от названных поэтов отличает метафизическое осмысление смерти. В последнем предсмертном цикле его занимает проблема Воскресения, дыры, которую он сам рассчитывал преодолеть в броне небытия. Как указывает В.ВС.Иванов, Влв последних стихах, представляющих собой его слова прощания и завещания, Бродский оказывается прежде всего поэтом-метафизикомВ».

[ ;199] Уходя, он приоткрывает русской поэзии этот путь.

Влияние поэтов-метафизиков просматривается на уровне образности и стилистики.

Характерным для метафизической поэзии является тенденция к обновлению и осложнению стихотворного языка, индивидуализация мировосприятия, осознание условности поэтических приемов. Общая идея тАУ напряжение чувства под знаком разума, устремленного в безграничность и чающего откровения.

Метафизическую традицию отличает предельная метафорическая насыщенность в сочетании с нарочито сниженным слогом, словесная эквилибристика, пристрастие к оксюморонам и антитезам, гиперболе и гротеску, парадоксальная заостренность поэтических формул, неравномерность композиции, прерывистое развитие сюжета, ВлостраненностьВ» исходной фабулы, причудливая фантастичность коллизий, контрастность описаний и персонажей. Мастер парадоксов и контрастов, Бродский учился у англо-американских метафизиков сдержанности в выражении поэтических чувств, универсальному значению и тревожной примеси абсурда.

От Донна, которого он изучал, переводил и воспел в ВлБольшой элегии Джону ДоннуВ», Бродский унаследовал целый ряд качеств. ВлВажнейшими среди них являются: страсть к парадоксам в их самой пространной и ВлсхоластическойВ» разновидности и метафизическое сопряжение или стремление преодолеть абстрактность собственной метафоры тАУ порой интеллектуально выспренно и схоластично, - стягивая ее элементы нитями прочными, но натянутыми, как струны.В» Очевидно, что эти свойства /парадоксальность и сопряжение/ тесно связаны между собой. Благодаря первому из них, Бродский, используя свою игру слов и разветвленный синтаксис, вместе с читателями прокладывает через дебри иллюзорных определений путь, в конце которого тАУ выводы, порой противоречащие здравому смыслу и обыденному сознанию. Благодаря второму качеству Бродский сумел пойти дальше случайных лейтмотивов , перейдя к развернутым метафорам и целым гроздьям визуальных образов, на которых он основывает абстрактную метафизику своих стихотворений. Подобно Донну, Бродский демонстрирует склонность выражать большое и общее через малое /например, красота, смертность тАУ бабочка/. В его ВлСемь лет спустяВ», как в стихотворении Донна ВлДоброе утроВ», любовь превращает маленькую комнату во вселенную. И наконец, пожалуй, самым убедительным является тщательно продуманное использование Бродским геометрических фигур. Так, образ треугольника в ВлПенье без музыкиВ» делает зримой его трагическую разлуку и вечное изгнание. Этот прием, совершенно неизвестный в русской поэзии, восходит к прямым, кругам, спиралям донновских циркулей, символизирующих Влхристианское единение и надежду на счастливый исходВ» [ ;197]

1.2. Трансформация идей философского экзистенциализма в мировосприятии и поэзии Бродского

Мировоззрение Бродского во многом определяется философским экзистенциализмом С.Керкегора и Л.Шестова, а также экзистенциализмом 40-50х годов, идей, которые носились в культурном воздухе эпохи. Попов под его сильное обаяние в период своего мировоззренческого формирования, Бродский от него никогда не уходит. Мысль о близости идеям экзистенциализма мотивов поэзии Бродского неоднократно высказывается исследователями [36,51,53,31,32,5,58,57]. Так, разделяя мнение об экзистенциальной основе поэзии Бродского, литературоведы указывают: ВлВ основном Бродский вопрошает Всевышнего и ведет свою тяжбу с промыслом, минуя посредников: предание, Писание, Церковь. Это Иов, взыскюущий смысла (только подчеркнуть неоффектированно) на весьма прекрасных обломках мира. А те, кто пытается на него сетовать, невольно попадают в положение друзей Иова, чьи советы и увещания тАУ мимо цели. Влияние на Бродского Кьеркегора можно проследить на протяжении всего творческого пути стихотворца [36;244].

Интерпретируя религиозно-философские мотивы поэзии Бродского как экзистенциаличные и сопоставляя их с идеями Кьеркегора и Шестова, Джейн Нокс истолковывает мысль Бродского о строении человека не как о наказании, не следствии его вины, на как основе его существования, как скептического отношения поэта к возможностям разума [ ]. Именно это, по мнению исследователя, - свидетельство родства Бродского с экзистенциалистами, в частности, со львом Шестовы. Действительно, вслед за Кьеркегором, Шестов утверждает: знание порочно. Оно не приближает к Богу, но, напротив того, отдаляет. Ты обречены, обязательны познавать, потому что жизнь тАУ движение, и тем не менеетАж Мы обречены, заключает Шестов, дрейфовать от Влпрофессора философииВ» Гегеля с его всеобъемлюще разумностью и системностью к Влчастному философу ИовуВ», чьей прерогативной является Абсурд.

Главным словом, опорным символом для Шесова является Влслово и вераВ»: свобода от всех страхов, свобода от принуждения, безумная борьба человека за невозможное, борьба и преодоление невозможного. В предсмертной книге ВлКиргегард и экзистенциальная философияВ» он утверждает, что, если умозрительная философия исходит из данного и самоочевидностей и принимает их как необходимое, то философия экзистенциальная через веру преодолевает все необходимости: ВлВерою Авраам повиновался идти в страну, которую имел получить в наследие и пошел, сам не зная, куда идетВ» [105, с. 85]. Чтобы прийти в обетованную землю, не нужно знание, для знающего человека земля не существует. Обетованная земля там, куда пришел верующий. Она и стала обетованной, потому что туда пришел верующий. Это положение философии Л. Шестова в той или иной мере находит отражение в стихотворениях Бродского ВлИсаак и АвраамВ», ВлСретеньеВ», ВлПришла зимаВ», ВлПримечание к папоротникуВ».

Экзистенциальная мысль о разуме как о силе, ограничивающей возможности человека в постижении высшей реальности, отражена в стихотворении ВлДва часа в резервуареВ»:

Бок органичен. Да. А человек?

А человек, должно быть, органичен.

У человека есть свой потолок,

Держащийся вообще не слишком твердоВ».

(I : 435).

ВлОбщие места философской мысли представлены в этом стихотворении с двух сторон: как воплощенная пошлость, филистерство, которая маркируется мокорошеческим языком (смесь немецкого и русского) и как выражение бесовского начала.

Восприятие рационализированного взгляда на мир как следствие грехопадения человека, соблазненного дьяволом, отличает воззрения Л. Шестова, трактовка взглядов самого известного немецкого философа тАУ Гегеля как квинтэссенции безрелигиозного сознания свойственная Кьеркегору [ ;165]

Однако следует учесть, что антипотемичность, существование соединения взаимоисключающих суждений как кардинальный принцип поэтики Бродского проявляется и в этих вопросах. В лирике Бродского можно найти не меньшее количество противоположных высказываний. Антитеза Влфилософия тАУ вераВ», ВлАфины тАУ ИерусалимВ», присущая сочинениям Л. Шестова, не определяет всего существа философских мотивов Бродского.

Близость смысла стихотворение Бродского идеям Кьеркегора и Шестова, с точки зрения В. Полухиной, не исключает существенных различий: ВлВ случае Бродского его склонность идти до крайних пределов в сомнениях , вопросах и оценках не оставляет убежища никаким исключениям. В его поэзии разум терроризирует душу, чувства и язык, заставляет последний превзойти самого себяВ». [54;151]. Иными словами, в отличие от обоих экзистенциальных философов Бродский не утверждает веру в Бога как сверхрациональное осмысление ситуации абсурда бытия. Если философы резко противопоставляют разум вере, то поэт не сомневается в правильность рационального знания, считая его не меньшей степени, чем веру, способом постижения мира.

Как неоднократно казано в литературе, для Бродского характерна установка на поэтическое истолкование таких философских категорий, как Время, Пространство, взаимоотношение с миром Вллирического ЯВ». Родство Бродского с экзистенциализмом проявляется в образной поэтике, в построении поэтической модели мира. Он перекликается с экзистенциальными философами, когда они прибегают к художественным приемам выражения своих идей. Так, геометрически осмысленное пространство в поэзии Бродского соотносится с примерами из геометрии и стереометрии, которыми Лев Шестов иллюстрирует экзистенциальный опыт Кьеркергора

[ ] . однако понимание Времени Бродским отличается. Для поэта Время обладает позитивными характеристиками. Оно в противоположность статистическому Пространству освобождает из под власти неподвижности; однако одновременно Время и отчуждает ВлЯВ» от самого себя. Утраты, которые несет Время тАУ один из леймотивов поэтической философии Бродского. Он афористически запечатлен в одном из эссе поэта: ВлОбщего у прошлого и будущего тАУ наше воображение, посредством которого мы их созидаем. А воображение коренится в нашем эсъотологическом страхе: страхе перед тем, что мы существуем без предшествующего и последующегоВ» [ ]. Мотив Времени тАУ в своей чистой сущности неподвижного (вечности тАУ ВлОсенний крик ястребаВ», 1975), стоящего под вещественным миром (Влмысли о вещи- ВлКолыбельная Трескового мысаВ») перекликается с трактовкой Времени у экзистенциалистов. Однако ВлповторениеВ» события, возможность преодоления потока Времени Бродский, в отличие от Кьеркегора, исключает для индивида: ВлповторятьсяВ» могут исторические события, но такие повторения тАУ свидетельства обезличивающего начала Истории, которая вообще враждебна ВлЯВ»; [Нобелевская лекция, 1987] [1;8-9]. Мотив остановившегося Времени или спресованности, сжатия тАУ не физического, но исторического тАУ времени, пронизан экзистенциальными мотивами страданий и отчаяния.

Экзистенциальное мировидение во многом определяет отношения к бытию лирического героя Бродского. Отчужденность ВлЯВ» от мира и других у поэта генетически восходит к романтическому двоемирию, к противопоставлению героя и толпы, однако у автора ВлЧасти речиВ», ВлНовых стансов к АвгустеВ» романтический контраст и осложнен экзистенциалистским отчуждением ВлЯВ» от самого себя [ ]. Для лирического героя характерны чувства отчаяния, понимание абсурда бытия, отчужденность от мира и его неприятие, то есть чувства и экзистенциальные состояния, определяющие внутренний мир человека ХХ столетия. С философами-экзистенциалистами И. Бродскго роднит оправдание страдания и боли. Как бы человек ни протестовал, он оставлен один на один с неизбежностью того факта, что Влчеловек есть испытатель болиВ», что Влболь не нарушение правилВ» (ВлРазговор с небожителемВ» 2:213). Эта мысль подчеркивается в стихотворении Вл1972 годВ» :

тАж Только размер потери и

Делает сметного равным Богу

(II; 293)

мотив внерационального оправдания страданий, понимания его как блага, несущего человеку мистический опыт богообщения, характерный для религиозной экзистенциальной философии, в лирике Бродского может быть облечен как в амбивалентную утвердительно-отрицающую форму (ВлРазговор с небожителемВ»), так и выраженный вполне однозначно (ВлНа весах ИоваВ», ВлИсаак и АвраамВ»).

1.3. Отношение Бродского к иудео-христианским ценностям

В исследовании проблемы ВлБродский и христианствоВ» показателен Влразброс мненийВ», каждое из которых находит обоснование в текстах и словах самого поэта. Интерпретация поэзии Бродского как христианской в своей основ, ВлантиязыческойВ» наиболее полно представлена в работах Я. Гордина [ ] и И. Ефимова [ ]. Другие исследователи (кстати, в пределах одного сборника тАУ ВлРазмером подлинникаВ») определяют ее как Влвиехристианскую, языческуюВ» [ ]. Не определенность и проблематичность внецерковной веры поэта наиболее отчетливо выражены в интервью Петру Войлю [ ]. Но в другом интервью Бродский говорит следующее: ВлКаждый год на Рождество, я стараюсь написать по стихотворению. Это единственный день рождения, к которому я отношусь более-менее всерьезтАж Я стараюсь каждое рождество написать по стихотворению, чтобы таким образом поздравить Человека, который принял смерть за часВ» [ ].

А далее следует интервью с А. Найманом, где он приводит строки Бродского Вл Назорею б та старость, /воистину бы воскресВ», которые, по утверждению А. Наймана, его оскорбляют [Р.П. с 144-145]. Речь идет о стихотворении ВлГорениеВ». Действительно, они неприемлемы для христианина по нескольким причинам. Во-первых, поставлена под сомнение идея Воскресения, что совершенно невозможно даже Влдля плохого христианинаВ», каким называет себя Бродский. Во-вторых, в иерархии христианских ценностей абсолютное место отводится Богу. В приведенных строках страсть к женщине оказывается сильнее чувств Христа, любимая становится выше Бога. А самое главное тАУ отсутствует пиетет по отношению к Творцу, и Бог рассматривается всего лишь как источник для еще одного сравнения.

Для объективности картины в этом вопросе еще обратимся к еще нескольким суждениям. Например, к высказыванию А.Кушнера: ВлРелигиозным в настоящем смысле этого слова Бродский не был. Он даже ни разу не посетил Израиль, ИерусалимтАж

С господом Богом у него были свои интимные, сложные отношения, как это принято в нашем веке среди интеллигентных людейтАж Но каждое стихотворение поэта тАУ молитва, потому что стихи обращены не к читателю. Если эта внутренняя, сосредоточенная речь и обращена к кому-то, то, как говорил Мандельштам, - к Влпровиденциальному собеседникуВ», к самому себе, к лучшему, что тебе не принадлежит, к ВлнебожителюВ» [Здесь; 206]. В какой-то мере с а. Кушнером солидаризируется Л. Лосев: ВлИосиф всегда категорически отказывается обсуждать вопросы верытАж Мне смехотворны нападки на христианство Иосифа. Или иудаизм Иосифа, или атеизм Иосифа и т.д.. Я думаю, что в русской литературе нашего времени, в русской поэзии после Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама не было другого поэта, который с такой силой выразил бы религиозность как таковую в своей поэзииВ» [Зв.; 163].

Спорить о месте христианских ценностей в системе взглядов Бродского, их влиянии на поэзию, о месте евангельских и шире тАУ библейских тем в его лирике можно до бесконечности, если не обращать внимания на слова самого Бродского, указывающие на возможность обойтись без выбора: ВлКавафис раскрывался между язычеством и христианством, а не выбирал из нихВ» [IV; 176]. Кроме язычества и христианства, это отказ доверять чему-либо, кроме непосредственно данного и проверяемого, т.е. позитивизм: ВлБольше не во что верить, опричь того, что // покуда есть правый берег у Темзы, есть // левый берег у ТемзыВ» [II; 351]. Просматривается и иудаизм: ВлЯ придерживаюсь представления о Боге как о носителе абсолютно случайной, ничем не обусловленной волитАж Мне ближе ветхозаветный Бог, который караеттАж непредсказуемоВ» [Свен; 90]. Непосредственно тАУ язык: ВлЕсли Бог для меня и существует, то это именно языкВ». Для поэта царство небесное, доктрины и т.д. тАУ только трамплины, отправные точки, начальный этап его метафизических странствий (Свен, 91; 94).

По видимому, продуктивнее согласиться с исследователями о существовании параллельных миров у Бродского [Уланов]. Его мировосприятие и поэзия отражает состояние культуры постмодернизма. Современные сознания и культура лишены целостности и однозначности. Современность вбирает в себя и сопоставляет самые разные теории, идеи, ценности, унаследованные от прошлых эпох, делает их предметом рефлексии. Культура перестает быть сменой ментальных парадигм. (Освольд Шпенглер, Френсис Фукку тАУ Яма). ХХ век осознает условность и ограниченность всех теорий и мировоззрений и исходит из принципа их взаимодополняемости. В случае Бродского наблюдается такое же стремление не выбирать и ни от чего не отказываться даже в ущерб цельности. Потому мы согласимся с позицией Анатолия Наймана, который замечает, что предпочитательнее говорить не о Творце, а о небе у Бродского и что в словосочетании Влхристианская культураВ» поэт делает акцент не на первом, а на втором слове [Р.П; 142]. Закономерно возникают вопросы: каковы религиозные истоки поэзии Бродского? Под влиянием каких факторов происходит его приобщение к иудео-христианской культуре? Какое место в мировосприятии поэта занимают ее ценности? И, наконец, каковы основные постулаты его христианства?

Среди факторов, обусловивших приобщение Бродского к христианству, следует назвать Влдуховную жаждуВ». Любой человек, искренне задавшийся вопросом: ВлЧто правит мирозданием?В» спрашивает о Боге. Взращенный в недрах безбожного государства без наставников, без богословских книг (Бродский указывает, что Ветхий и Новый завет он прочитал в возрасте 23 или 24 лет) он пришел к мыслям о Боге одной лишь силой и страстью своего неземного вопрошания (см: Еф, Амирский). Впечатление от Священного писателя поэт называет самим сильным в его жизни. Несмотря на то, что Книги Библии были прочитаны после Бхоговат-гиты и Махаб-херсты, он совершает выбор в сторону идеалов христианства, или как бы подчеркивает, иудео-христианство, поскольку одно не мыслимо без другого.

Можно предположить, что одним из истоков Влдуховной жаждыВ» является культура Петербурга, христианская по своей сути. Неслучайно восемнадцатилетний поэт еще до прочтения Библии напишет: ВлКаждый пред Богом наг. / Жалок, наг и убог./ В каждой музыке Бах,/ В каждом из нас БогВ» (I; 25). Эрмитаж, среди картин которого множество полотен на библейские сюжеты, духовная музыка Баха, Гайдиа, Персела, архитектура Петербурга с величественными христианскими соборами становится для Бродского духовным убежищем, атмосферой, обусловившей его, Влесли не обязательно интеллектуальную, то по крайней мере душевную деятельностьВ» [Амур.; 115]. К культурным влияниям следует отнести и высокую классику, поскольку Бродского к христианству привела сама поэзия, как через собственную поэтическую практику, так и через стихи Баратынского, Пушкина, МандельштамаВ» [Куллэ; 105] . подчеркивая духовную природу поэзии, сам Бродский отмечает: ВлСтихотворение, в конце концов, приводится в действие тем же механизмом, что и молитваВ» [Ренгин. Фил. Трад.; 13]. Особенное значение в становлении аксиологии Бродского имеет творчество Данте, Уистана Одена, Томаса Элиоте.

Непереоценимую роль в формировании христианских ценностей Бродского сыграла Анна Ахматова. Она стала последним классиком русской литературы, писавшим стихи на библейскую тематику. Личное знакомство поэта с А. Ахматовой, разговоры на темы религиозного существования повлияли на духовную жизнь Бродского. По словам поэта, именно то, чего она Влпростила врагам своим, было самым лучшим уроком того, что является сущностью христианстваВ» [Глэд; 130]. Анне Андреевне Ахматовой посвящены стихи, ставшие вершиной его духовной поэзии: ВлСетера Сретенье (1972) и ВлНа столетие Анны Ахматовой (1989). В одном из интервью поэту сказали о том, что христианская тема тАУ в традиционном понимании тАУ не обозначена достаточно отчетливо, выпуклоВ» в его поэзии на что он ответил: ВлОна проявляется в системе ценностей, которые в той или иной степени присутствуют в произведенияхВ» [Амур.; 115]. Высказывания, эссе, литературно-критические статьи поэта, его поэзия, мемуарная литература дает возможность назвать основные постулаты, которые определяют систему христианских ценностей Бродского: Христос есть Спаситель человечества [I; 295;II;287,III;127]; голос Бога тАУ это голос любви и прощения (III;178); творчество тАУ это индивидуальное стремление к совершенству и в идеале тАУ к святости (IV;181); христьянин тАУ это человек, который предъявляет к себе высокие нравственные требования [О Цветаевой; 181].

2.2. Структура лирического ВлЯВ» в философской лирике Бродского.

В литературческих исследованиях традиционная проблема лирического героя оформляется в сложную проблему отождествления создателя текстас непосредственным носителем текста: поэтическая персона, лирический герой, художественное ВлЯВ», нарративная маска или обобщенный лирический субъект.

Вн[ ]

Исследование вопроса о субъективной организации поэзии Бродского в настоящем разделе опирается на концепцию Ежи Форино: ВлИ если о самом субъекте можно судить по свойствам его речи, то об авторе тАУ уже по свойствам и функциям созданного им субъектаВ» [ ]

Присутствие автора в лирике поэтически замаскировано. Но если проанализировать средства изображения созданного Бродским субъекта, то можно обнаружить, что основной принцип построения образа лирического героя размещается на пересечении нескольких уровней тАУ эстетического поэтического, тематического и концептуального.

Что же лежит в основе лирического героя Бродского?

В интервью Джону Глэду Борис Хазанов отметил: Бродский тАУ первый, а может быть, единственный в русской поэзии большой и крупный поэт, который не является лирикомтАж Это поэт, которому лирическая стихия чужда, может быть противопоказанаВ» [ ] Это очень важный момент, так как он откладывает отпечаток на все его творчество и является точкой отправления в создании образа лирического героя. Лиризм Бродскому чужд. В его произведениях действительно отсутствует эмоциональный отклик на мельчайшие событии душевной или внешней жизни тАУ то, что, по мнению критиков, определяет лицо лирика. Эту же мысль подтверждает и сам Бродский, отвечая на вопрос о своей эволюции: ВлИ если есть какая-то эволюция, то она в стремлении нейтрализовать всякий всякий лирический элемент, приблизив его к звуку, производимому маятникомтАжВ» [ ]

Другая черта, важная для понимания образа лирического героя тАУ это сложность восприятия мира Бродским, необычное поэтическое мышление, которое вбирает в себя огромное количество сигналов извне. Это очень сложное видение человека, который наблюдает действительность одновременно в самых разных ракурсах, учитывает ассоциации словесные, культурные, пользуется игрой слов. Для него это не игра, но именно способ восприятия действительности. Отсюда происходит такой сложнейший, разветвленный синтаксис с бесконечными переносами, интонационная интенсивность, изощренность и пестрота его языка, огромное количество смысловых завитушек, то, что можно было бы назвать барочностью его языка. И это сложность восприятия мира придает новое звучание стихотворному произведению. ВлРедко кто добивается такого эффекта в стихах. Это обычно считалось достоянием прозы. Характерно: то, что всегда было привилегией прозы, оказалось у Бродского чуть ли не основным поэтическим качествомВ» (с. 126).

Все это помогает Бродскому создать образ лирического героя, человека, который сидит посреди вещей, звуков, вспышек, игры света и тени, передать его внутреннюю оцепенелость посреди мелькающего и невероятно сложного мира. Например, в поэме ВлКолыбельная Трескового МысаВ» описаны жаркая ночь и сидящий в темноте человек. Он все воспринимает, он слышит звуки музыки, он видит полосы света, различает огромное множество деталей, вызывающих, в свою очередь, воспоминания еще о чем-то, а сам он оцепенел, окоченел, посреди всего этого: ничего важного уже случиться не может, все способное вызывать радость или причинять боль, уже позади. Герой не хочет огладываться, вспоминать:

И уже ничего не снится, что меньше быть,

Реже сбываться, не засорять

времени.

ВлКак давно я топчутАжВ»

На губах лирического героя Бродского постоянная горечь от бренности бытия, от осознания смертности самого себя и всего сущего.

Разве ты знала о смерти больше,

нежели мы? Лишь о боли. Боль же

учит не смерти, но жизни. Только

то ты и знала, что сам я. Столько

было о смерти тебе известно,

сколько о браке узнать невеста

может тАУ не о любви: о бракетАж

тАж смерть тАУ это брак, это свадьба в черном,

это не те узы, что год от года

только прочнее, раз нет развода.

ВлПамяти Т.Б.В»

Мотив смертности и бренности бытия отразился и на форме самого лирического героя тАУ это безымянный человек, он фрагментарен и анонимен, в описании этот эффект достигается определенной системой снижений: Влчеловек в плащеВ», Влчеловек на веранде, с обмотанным полотенцем горломВ»; Влчеловек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампеВ»; Влсидящего на веранде человека в коричневомВ»; Влчеловек в костюме, побитом мольюВ»; человек, которому больше не в чем и тАУ главное тАУ некому признаватьсяВ»; Влчеловек отличается только степенью отчаяния от самого себяВ».

Многие описания построены на устойчивом слиянии безвидности, анонимности и конкретной прозаической детали, иногда нарочито грубой: ВлЧеловек тАУ только автор сжатого кулакаВ»; ВлПрохожий с мятым лицомВ»; ВлВсе равно на какую букву себя послать, человека всегда настигает его же храпВ».

При создании лирического субъекта Бродский пользуется двумя полюсами тАУ Влновый ДантеВ» и безымянный человек, который, хлебнув Влизгнаннической кашиВ», Влвыживает как фиш на пескеВ», между которыми располагается огромное количество тропов, парафраз и сравнений, замещающих лирический субъект.

Духота. Даже тень на стене, уж на что слаба

повторяет движение руки, утирающей пот со лба.

запах старого тела острей, чем его очертанья.

Трезвость

Мысль снижается. Мозг в суповой кости тает.

И некому навести

Взгляда на резкость.

Здесь анонимность достигается фрагментарностью изображения лирического героя, а именно: синекдохой, метонимией: рука, лоб, тело, мысль, мозг. Как в анатомическом театре от тела отделены, отвержены, отчуждены мышцы, жилы, гортань, сердце, мозг, глаза: Влуниженный разлукой мозгВ»; глаз, засоренный горизонтом, плачетВ»; Влодичавшее сердце бьется еще за дваВ»; ВлВдали рука на подоконнике деревенеет. Дубовый лоск покрывает костяшки суставов. Мозг бьется, как льдинка о край стаканаВ».

Когда идет речь о лирическом герое, всегда ставится вопрос об отношении автора к герою. ВлНе всегда легко решить, где кончается писатель и начинается автор, где кончается автор и начинается один персонаж, где кончается один персонаж и начинается другойВ» [ ]. Но известно, что Влтворец всегда изображается в творении и часто против своей волиВ». Таким образом, можно предположить, что описание Бродским лирического субъекта тАУ своеобразный поэтический автопортрет.

Рассматривать себя других имеешь право,

Лишь хорошенько рассмотрев себя.

Создание Бродским автопортрета подчинено важному для него эстетическому принципу отстранения, который есть Влне просто еще одна граница, а выход за пределы границыВ» [ ].

Что, в сущности, и есть автопортрет.

Шаг в сторону от собственного тела.

Итак, автопортрет:

Способность не страшиться процедуры

небытия тАУ как формы своего

отсутствия, списав его с натуры.

Принцип отстраняющей дистанции в описании автопортрета преломляется новым углом зрения, новым взглядом тАУ Влс точки зрения времениВ», что например, помогает Бродскому надеть маски некоторых мифических и исторических личностей: Влсовременный ОрфейВ», Влбезвестный ГефестВ», Тезей, Эней, Одиссей, Влновый ГогольВ», ВлНовый ДантВ».

Мастер контрастов и парадоксов, Бродский примеряет к себе не только тунику Орфея и мантию Данта, но и Влкостюм шута: Вля тАУ один из глухих, облысевших, угрюмых послов второсортной державыВ», Вля, певец дребедени, лишних мыслей, ломанных линийВ». Это уже не Влслепок с горестного дараВ», а автопортрет, нарисованный в Влироническом ключеВ», далеко не лестный и выход за пределы поэтической традиции: ВлЯ пасынок державы дикой с разбитой мордойВ»; Влусталый раб тАУ из той породы, что зрим все чащеВ»; Влотщепенец, стервец, вне законаВ». Детали внешней характеристики автопортрета банальны, уничижительны, антиромантичны:

Я, прячущий во рту

развалины почище Парфенона,

шпион, лазутчик, пятая колонна

гнилой цивилизации тАУ в быту

профессор красноречья.

Все это тАУ отказ Бродского от того романтического образа поэта, каким он предстает перед нами на протяжении веков. Подтверждением сказанному является и критическое отношение Бродского к традиционному лирическому герою в стихах своих собратьев по перу. Так, в послесловии к сборнику стихотворений Ю. Кублановского Бродский пишет, что его лирическому герою не хватает Влтого отвращения к себе, без которого он не слишком убедителенВ» [ ]. Быть убедительным, нейтральным и объективным тАУ один из эстетических принципов Бродского. В описании автопортрета этот принцип реализуется определенной системой снижений, например, аналогией поэтического ВляВ» с вещами: Вля теперь тоже профиль, верно не отличим от какой-нибудь латки, складки трико паяцаВ»; с пылью: Влпусть я последняя равнина, пыль под заборомВ»; с сухостью: Влтронь меня тАУ и тронешь сухой репейВ»; с математическими понятиями: Вля тАУ круг в сеченьиВ»; Влкому, как не мне, катету, незримуВ»; с абстрактными категориями: Влне отличим от тАж доли величин, следствий и причинВ».

В изображении лирического субъекта прослеживается предпочтении Бродским части целому: Влмы только части крупного целогоВ»; ВлИ зрачок о Фонтанку слепя, я дроблю себя на сто, Пятерней по лицу провожу. И в мозгу, как в лесу, оседание настаВ»; ВлИ кружится сознание, как лопасть, вокруг своей негнущейся осиВ»; Вллицо растекается, как по сковороде яйцоВ». Следующий шаг тАУ ассоциация ВляВ» с осколком, отбросом, огрызком, обрубком:

Огрызок цезаря, отлета,

певца тем паче

есть вариант автопортрета.

Используемые приемы приближают Бродского к типу имперсонального поэта, т.к. происходит почти полное вытеснение лирического ВляВ» из стихотворения, его аннигиляция, что на языковом уровне достигается путем замещения лирического субъекта и ситуации, в которой он существует негативными местоимениями к наречиями: Влсовершенно никтоВ»; ВлНиоткуда с любовьюВ»; Влне ваш, но и ничей верный другВ»; ВлЗимний вечер с вином в нигдеВ». Этим самым Бродский демонстрирует, что ему не чуждо представление Паскаля о человеке как о чем-то Влсредним между всем и ничемВ».

Человек, не зависящий, отстраненный от внешних обстоятельств, мелочей, привязанностей, чувств, беспокойства, тревоги, обретает не покой, но состояние внутренней свободы и, опьяненный этой свободой неизменно погружается в глубины собственного Я.

По своему психологическому складу Бродский тАУ ярко выраженный интроверт, что находит отражение в лирическом герое. Внутреннее созерцание и проникновение в глубинные слои собственного мироощущения развиты у Бродского до такой степени, что превращают некоторые его сочинения в своеобразный катехизис, в котором, однако, вопросы и ответы слиты воедино, в одну структуру. Это не просто стихи, но в определенном смысле серьезные трактаты, изложенные в стихотворной форме; тем не менее в них всегда присутствует нечто, не позволяющее усомниться в том, что это все-таки поэзия. ВлМышление Бродского в высшей степени ассоциативно и управляемо лишь поэтической интуицией, но именно отсюда возникает гармонизация, часто весьма усложненная, основной темы или идеи и колористика звукового ряда. Так возникает поэзия нового, более высокого измеренияВ» [ ].

Точка всегда обозрима в конце прямой.

Веко хватает пространство, как воздух тАУ жабра.

Изо рта, сказавшего все, кроме ВлБоже мойВ»,

вырывается с шумом абракадабра.

Вычитанье, начавшееся с юлы

и т.п., подбирается к внешним данным;

паутиной окованные углы

придают сходство комнаты с чемоданом.

Дальше ехать некуда. Дальше не

отличить златоуста от златоротца.

И будильник так тикает в тишине,

точно дом через десять минут взорвется.

Значит, человеку не дано другой свободы, кроме свободы от других. Крайний случай свободы тАУ глухое одиночество, когда не только вокруг, но и внутри тАУ холодная, темная пустота.

Пей бездну мук.

старайся, перебарщивай в усердии!

Но даже мысль о тАУ как его? тАУ бессмертье

есть мысль об одиночестве, мой друг.

ВлРазговор с небожителемВ»

Состояния одиночества, страдания, печали анатомируются Бродским всегда с крайней степенью обнаженности, но каждый раз по-своему, все новые и новые грани суммируются, интегрируются поэтом в ударных концовках стихов, при этом передается ощущение не обреченности, но некой примирившейся с жизнью усталости.

Лирический субъект охвачен экзистенциальным пессимизмом. Внутри пусто, имя человека тАУ Никто, и окружен он ничем. Но мозг его не умолкает. И если прислушаться к тому, что он там бормочет, и почувствовать себя не бильярдным шаром, загнанным в лузу, но частью речи, ее лучом, обшаривающим реальность тАУ тогда одиночество и отчаяние опять вспыхивают свободой тАУ свободой говорить обо всем, что происходит в уме, когда он вглядывается в пейзаж ненужной, проигранной жизни, - свободой пережечь весь этот хлам и хаос в кристаллическое вещество стихотворения:

тАжсорвись все звезды с небосклона,

исчезни местность,

все ж не оставлена свобода,

чья дочь тАУ словесность.

Она, пока есть в горле влага,

не без приюта.

Скрипи перо. Черней бумага.

Лети минута.

ВлСтрофыВ».

Лирический субъект Бродского изображен с изрядной долей иронии, в чем можно увидеть отход от поэтической традиции, складывавшейся на протяжении веков. Характер описания субъекта обусловлен сложностью ми

Вместе с этим смотрят:

"..Моим стихам, как дpагоценным винам, настанет свой чеpед"

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.