Тема детей в Влбратьях КарамазовыхВ» Ф.М. Достоевского. Сон о ВлдитеВ» Дмитрия Карамазова. (Опыт комментария)

Криницын А.Б.

ВлДопрос свидетелей наконец окончился. Приступили к окончательной редакции протокола. Митя встал и перешел с своего стула в угол, к занавеске, прилег на большой накрытый ковром хозяйский сундук и мигом заснул. Приснился ему какой-то странный сон, как-то совсем не к месту и не ко времени. Вот он будто бы где-то едет в степи, там где служил давно, еще прежде, и везет его в слякоть на телеге, на паре, мужик. Только холодно будто бы Мите, в начале ноябрь и снег валит крупными мокрыми хлопьями, а падая на землю тотчас тает. И бойко везет его мужик, славно помахивает, русая, длинная такая у него борода, и не то что старик, а так лет будет пятидесяти, серый мужичий на нем зипунишко. И вот недалеко селение, виднеются избы черные-пречерные, а половина изб погорела, торчат только одни обгорелые бревна. А при въезде выстроились на дороге бабы, много баб, целый ряд, всё худые, испитые, какие-то коричневые у них лица. Вот особенно одна с краю, такая костлявая, высокого роста, кажется, ей лет сорок, а может и всего только двадцать, лицо длинное, худое, а на руках у нее плачет ребеночек, и груди-то должно быть у ней такие иссохшие, и ни капли в них молока. И плачет, плачет дитя, и ручки протягивает, голенькие, с кулачонками, от холоду совсем какие-то сизые.

тАФ Что они плачут? Чего они плачут? тАФ спрашивает, лихо пролетая мимо них, Митя.

тАФ Дитё, тАФ отвечает ему ямщик, тАФ дитё плачет. И поражает Митю то, что он сказал по-своему, по-мужицки: "дитё", а не дитя. И ему нравится, что мужик сказал дитё: жалости будто больше.

тАФ Да отчего оно плачет? тАФ домогается, как глупый, Митя. тАФ Почему ручки голенькие, почему его не закутают?

тАФ А иззябло дитё, промерзла одежонка, вот и не греет.

тАФ Да почему это так? Почему? тАФ всё не отстает глупый Митя.

тАФ А бедные, погорелые, хлебушка нетути, на погорелое место просят.

тАФ Нет, нет, тАФ всё будто еще не понимает Митя, тАФ ты скажи: почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не накормят дитё?

И чувствует он про себя, что хоть он и безумно спрашивает, и без толку, но непременно хочется ему именно так спросить и что именно так и надо спросить. И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда еще небывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого, и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским.

тАФ А и я с тобой, я теперь тебя не оставлю, на всю жизнь с тобой иду, тАФ раздаются подле него милые, проникновенные чувством слова Грушеньки. И вот загорелось всё сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить. идти и идти в какой-то путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас!

тАФ Чту? Куда? тАФ восклицает он, открывая глаза и садясь на свой сундук, совсем как бы очнувшись от обморока, а сам светло улыбаясь. Над ним стоит Николай Парфенович и приглашает его выслушать и подписать протокол. Догадался Митя, что спал он час или более, но он Николая Парфеновича не слушал. Его вдруг поразило, что под головой у него очутилась подушка, которой однако не было, когда он склонился в бессилии на сундук.

тАФ Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый человек! тАФ воскликнул он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и Бог знает какое благодеяние оказали ему. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить ему подушку из сострадания, но вся душа его как бы сотряслась от слез. Он подошел к столу и объявил, что подпишет всё, чту угодно.

тАФ Я хороший сон видел, господа, тАФ странно как-то произнес он, с каким-то новым, словно радостью озаренным лицомВ» (14; 456-457).

При изображении Дмитрия Карамазова Достоевский очевидно ВлпристрастенВ» в том смысле, что, характеризуя его со слов других героев как человека крайностей, часто низкого, сладострастного и необузданного в гневе, автор в то же время ему симпатизирует и пытается оправдать в глазах читателей. И хотя по ходу действия Митя равно совершает как бесчестные, так и благородные поступки, Достоевский ВлпросветляетВ» его образ, показывая Митю преимущественно в состоянии мучительного борения и победы над собой. (Только в двух случаях Дмитрий представлен подчеркнуто негативно: когда он врывается в дом отца и в гневе избивает его ногами по лицу, а также когда он оттаскивает на улице за бороденку капитана Снегирева, не обращая внимания на мольбы о прощении его сына Илюши. Однако последний эпизод дан только в пересказе Снегирева, то есть остается Влза кадромВ»).

В результате Дмитрий предстает в романе как страстный, но сердечный, кающийся человек. Спасительной его чертой следует признать неизменное великодушие. Он готов простить отца, обманом лишившего его наследства и постоянно злоумышляющего против него, прощает Грушеньку, тайком от него сбежавшую к поляку, прощает Катю, выступившую против него на суде и погубившую его (ВлКлянусь Богом и Страшным судом Его, в крови отца моего не виновен! Катя, прощаю тебе!.В» - 15; 178).

Не с не меньшей горячностью Дмитрий просит прощения и сам, поскольку он, даже в момент совершения очередной ВлнизостиВ», необыкновенно остро переживает свою греховность. Жажда прощения выливается у него в Влисповедь горячего сердцаВ» Алеше, в покаяние перед судьями в Мокром, сказывается в благородном порыве Влотстраниться и дать дорогуВ» счастью Грушеньке при возвращении ее первого жениха.

Именно Дмитрию назначено в романе до конца идти Влпутем зернаВ» тАУ невиновным пойти на каторгу пострадать Влза всехВ», благодаря чему его ВлнаказаниеВ» возвышается до духовного подвига.

ВлСтранныйВ» сон о ВлдитеВ» завершает самый бурный день и самую бурную ночь в жизни Мити, когда он последовательно переживает полное отчаяние, глубину ненависти и гнева (в саду у отца), далее, при известии о бегстве Грушеньки к прежнему жениху тАУ решается на самоотречение вплоть до намерения покончить с собой, затем, при её возвращении к нему тАУ испытывает радость обновления и любви, но тут же верх позора и унижения при аресте и первом допросе, и наконец к нему приходит медленное осознание безнадежности своего положения при тяжести существующих против него улик. Так или иначе все эти переживания и потрясения отзываются в сне.

Подготавливает его, делает возможным двукратное покаяние Мити перед народом. Вначале, после известия о побеге Грушеньки, Митя просит прощения у Фени, ее горничной, запуганной им до полусмерти, тАУ в отчаянии, готовясь покончить с собой и не желая больше никого обижать (ВлДа вот что, Феня, тАУ крикнул он ей, уже усевшись, тАУ обидел я тебя давеча, так прости меня и помилуй, прости подлеца.. А не простишь, всё равно! Потому что теперь уже всё равно!В» - 14; 368). По дороге в Мокрое в душе Мити свершается новый переворот: отчаяние сменяется последним напряжением всех сил, и на его волне Митя неожиданно просит прощения у ямщика Андрея, обращаясь в его лице ко всему миру (ВлИ хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит господь. тАУ А ты, ты простишь меня, Андрей? тАУ Мне что же вас прощать, вы мне ничего не сделали. тАУ Нет, за всех, за всех ты один, вот теперь, сейчас, здесь, на дороге, простишь меня за всех? Говори, душа простолюдина!В» - 14; 372). Благостное, спасительное действие этого обращения сказывается не сразу (как и разрешающая сила коленопреклонения Раскольникова перед народом на Сенной площади), но той же ночью, в страшный для Мити час обвинения в убийстве отца и первого допроса, разбившего надежды на счастье с Грушей, ему ниспосылается, как ответ на недавнее вопрошание, вещий сон про скорбную жизненную дорогу, черных иссохших погорельцев и плачущее голодное ВлдитёВ». При виде них он понимает в умилении, что надо Влвсем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дети, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого, и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским. (14; 456-457). Так ему открывается уже известная читателям из проповеди Зосимы истина о том, что Влвсе за всех виноватыВ». Из нее Дмитрий с присущим ему страстным максимализмом выводит, что всеобщую вину надо кому-то искупить, безвинно пострадав за всех, чтобы Влне умирала великая мысльВ». Только в ее контексте Митя (а вместе с ним и читатели) может осмыслить свое неотвратимое осуждение. Чудный сон, таким образом, помогает сознательному приятию грядущей судьбы.

Попытаемся прокомментировать сон и разобрать его основные мотивы. Исходить мы будем из того, что этот сон тесно интегрирован в идейную и символическую системы ВлБратьев КарамазовыхВ» и может быть понят только из романного целого.

Несомненно, что его центральным образом является плачущий ребенок, дитё, а смыслообразующей интенцией тАУ чувство безмерной жалости к нему. По этому образу обозначен и весь эпизод сна в названии главы (ВлVIII. Показание свидетелей. ДитёВ»). Призвано усилить чувство жалости и уменьшительно-ласкательное, народное наименование младенца, особо маркированное автором в его диалектно-фольклорной огласовке: ВлДитё, тАФ отвечает ему ямщик, тАФ дитё плачет. И поражает Митю то, что он сказал по-своему, по-мужицки: "дитё", а не дитя. И ему нравится, что мужик сказал дитё: жалости будто большеВ»)[1]. Тому же служит и вся обстановка вокруг ребенка при ее последовательном развертывании вширь: чтоб было еще ВлжальчеВ», дитё изображается на руках у нищей крестьянской матери, иссохшей и почерневшей от голода, у которой уже не осталось молока, без крова, в погорелой деревне, у дороги в голой степи, сырой поздней осенью под падающим мокрым снегом. . Тому же служит и вся обстановка вокруг ребенка при ее последовательном развертывании вширь: чтоб было еще ВлжальчеВ», дитё изображается на руках у нищей крестьянской матери, иссохшей и почерневшей от голода, у которой уже не осталось молока, без крова, в погорелой деревне, у дороги в голой степи, сырой поздней осенью под падающим мокрым снегом.

Образ плачущего ребенка прямо соотносится с ВланекдотамиВ» о неповинных страданиях ВлдетокВ», приведенными Иваном в доказательство отсутствия Божией справедливости на Земле. Среди них рассказы об убийстве младенца турками и о ребенке, неповинно высеченном родителями и запертом ими на ночь, зимой, в холодном нужнике, и, наконец, о ребенке, затравленном собаками. Но самое главное тАУ образ плачущего ребенка соотносится с итоговым метафорическим вопрошанием Ивана о том, можно ли Влвозводить здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покойВ», если бы Влдля этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотмщенных слезках его основать это зданиеВ» (14; 224).

Однако братья делают из аналогичных сюжетов диаметрально противоположные выводы. Если для Ивана сам факт существования ничем не оправданного зла уже заставляет отвергнуть будущую гармонию (то есть будущее преодоление и снятие зла), то у Дмитрия тот же факт рождает порыв к немедленному его искуплению, неважно, осуществимо это или нет. Иван отвергает гармонию, построенную хоть на одной ВлслезинкеВ» замученного ребенка (14; 223), а Митя, напротив, преисполняется желанием что-то сделать, чтобы Влне плакало больше дитёВ», Влчтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого, и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовскимВ». Если искупление состоится, то гармония будет истинной. Это глубоко христианская мысль.

Понятие о гармонии у героев, таким образом, едино, равно как и отношение к страданиям детей в мире как к чему-то нетерпимому, недопустимому и лишающему жизнь всякого смысла. Но Иван приходит от данной посылки к бунту против Бога, признанию неактуальности, бесполезности и даже вредоносности Христовой истины и, по собственной неумолимой логике, к отказу от жизни вообще (Влмне бы только до тридцати лет дотянуть, а там тАУ кубок об пол!В» - 14; 239). Митя же после своего трагического сна пробуждается обновленный, преисполненный новых жизненных сил.

Сюжет о ВлдитеВ» прямо соотносится и с другим символическим сном романа, видением Алеши Каны Галилейской, и тоже, как и он, означает заключенный завет тАУ в данном случае, со страдающим русским народом. Окончательный ответ на экзистенциальные вопрошания Ивана и Дмитрия дается в эпилоге, когда Алеша основывает братство (то есть гармоническое единство) на слезах и страданиях умершего ребенка, Илюши Снегирева, тАУ на светлой памяти о нем, объединяя в любви друг к другу и к Богу его бывших мучителей. Но, в отличие от Дмитрия, Алеша тАУ реалист-созидатель, не спешащий с окончательным торжеством, знающий о неизбежном распаде этого союза и жестоком искушении жизнью его участников. Тем не менее он, умудренный духовным опытом старца Зосимы, верит, что сие воспоминание западет в их души и со временем Влпринесет много плодаВ».

Райская гармония является высшим идеалом для героев пятикнижия Достоевского, который представляется героям зримо и воплощается в образе одновременно художественном, мифологическом и религиозном. При этом библейский земной рай, Эдем, в котором жили первые люди до грехопадения, соединяется в сознании героев Достоевского с образом античного золотого века. По художественной философии ВлпятикнижияВ», смутное воспоминание о блаженстве первых дней мироздания заложено от рождения в душу каждого человека и постоянно проявляется: с одной стороны, в горечи при мысли о недоступности рая и своей отторгнутости от него, а с другой тАУ в предвкушении его нового обретения. Чаяние райской гармонии изображается писателем как самая сокровенная и святая мечта человечества, без которой оно не смогло бы прожить и дня: ВлМечта, самая невероятная из всех, какие были, которой все человечество, всю свою жизнь отдавало все свои силы, для которой всем жертвовало, для которой умирали на крестах и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и умеретьВ». (ВлУ ТихонаВ» 11; 21).

Образ гармонии рисуется Достоевским во всех романах ВлпятикнижияВ», причем в каждом последующем романе он воплощается все четче, но наиболее полное воплощение приобретает в фантастическом видении ВлСна смешного человекаВ». Некоторым героям даже удается ощутить ее во всей полноте, пусть только на короткий миг, и тогда они начинают верить в нее больше, чем в реальность повседневности. Князь Мышкин, постигающий гармонию в миг ослепительного озарения перед припадком, когда он испытывает Влнеслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизниВ» (8; 188). Кириллов даже наяву секундами ощущает Влприсутствие вечной гармонии, совершенно достигнутойВ». ВлЭто.. это не умиление, а только так, радость. Вы не прощаете ничего, потому что прощать уже нечего. Вы не то что любите, о тАУ тут выше любви! Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд тАУ то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживаю жизньтАжВ» (10; 450).

Если не отчетливое переживание, то предчувствие подобного блаженства есть у всех центральных героев ВлпятикнижияВ», даже из числа наиболее ожесточившихся. В любом развернутом философском дискурсе ВлпятикнижияВ» непременно упоминается о Влвечной гармонииВ», которая принимается или отвергается героями. Это образ Влвечного пира и хора жизниВ» в Влпоследнем объясненииВ» Ипполита, сон о золотом веке в ВлИсповедиВ» Ставрогина, Влвидение Христа на Балтийском мореВ» в воображении Версилова, тезисы Ивана о неприятии им вечной гармонии и о Влпочтительном возвращении на нее билетаВ», швейцарские воспоминания князя Мышкина, Шиллерова ода ВлК радостиВ» из ВлИсповеди горячего сердцаВ» Мити и т.д. Образ Влвечной гармонииВ» неотступно преследует ум героев Достоевского, являясь одновременно отправным пунктом и конечной целью в поиске ими смысла жизни.

Представить себе свой идеал зримо герои могут лишь в знаменательных снах, где он разворачивается перед их воображением со всей доступной полнотой. Ставрогину, Версилову и Смешному Человеку (герою рассказа ВлСон смешного человекаВ») Влземной райВ» является во сне на фоне античного пейзажа. Так, Версилову его навевает картина Клода Лоррена ВлАсис и ГалатеяВ», которую он Влназывал всегда тАЬЗолотым векомтАЭ, сам не зная почемуВ» (13; 375). Это описание можно считать типическим:

ВлтАжУголок Греческого архипелага, причем и время как бы перешло за три тысячи лет назад; голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнцеВ» <..> ВлТут запомнило свою колыбель европейское человечество, и мысль о том как бы наполнила и мою душу родною любовью. Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми.. О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость. Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей.. Чудный сон, высокое заблуждение человечества! <..> Ощущение счастья, мне еще неизвестного, прошло сквозь сердце мое, даже до боли; это была всечеловеческая любовьВ» (13; 375).

В качестве важнейших черт гармонического состояния нужно отметить детскую бесконечную, ни с чем не сравнимую радость бытия и слияние всех людей во взаимной и бескорыстной любви (ВлОщущение любви этих невинных и прекрасных людей осталось во мне навеки, и я чувствую, что их любовь изливается на меня и теперь оттудаВ» - 25; 113). В этой любви отсутствуют страдание, ненависть и жестокость, неотъемлемые от нее в мире (ВлСкорби, слез при этом я не видал, а была лишь умножившаяся как бы до восторга любовь, но до восторга спокойного, восполнившегося, созерцательногоВ» тАУ 25; 114).

Гармоническое состояние обязательно предполагает и единение человека с природой, что опять-таки находит аналогию у Шиллера. Не случайно его строки (из оды ВлК радостиВ» и ВлЭлевзинского праздникаВ») о связи человека с Землей провозглашаются Дмитрием Карамазовым как сакральный текст:

* * *

Чтоб из низости душою

Мог подняться человек,

С древней матерью-землею

* * *

Он вступил в союз навек.

Душу божьего творенья

Радость вечная поит,

Тайной силою броженья

Кубок жизни пламенит;

<..>

У груди благой природы

Все, что дышит, радость пьет;

Все созданья, все народы

За собой она влечеттАж (14; 99).

О природе как об мировом источнике жизни, радости, любви и красоты вдохновенно пророчествует и Маркел, старший брат Зосимы: ВлМилые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться, друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлятьВ» (14; 262).

Таким образом, самым емким определением гармонии было бы тАУ вечное единство любви и красоты.

Именно в контексте видений гармонии следует рассматривать сон Дмитрия Карамазова, ибо в нем герой тоже испытывает восторг любовного соединения с людьми, миром и Богом. Только снится ему картина, разительно отличающаяся от вышеописанных: вместо ласкового солнца, южного моря и роскошной природы голая степь, покрытая мокрым снегом, погорелая деревня; вместо всеобщего счастья и юного ликования худые бабы с некрасивыми Влхудыми, испитыми, какими-то коричневыми лицамиВ», держащие на руках плачущих от голода, иззябших детей. Это тАУ символически обобщенный образ безвинного, тяжелейшего человеческого горя тАУ полная противоположность Влзолотому векуВ», дополнительно подчеркнутая некрасивой скудностью природы, враждебной и губительной для людей. И тем не менее Митя в радостном озарении понимает тАУ от противного, тАУ какой должна быть истинная гармония:

тАУ Нет, нет, тАУ всё будто еще не понимает Митя, тАУ ты скажи: почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не накормят дитё?

То есть Дмитрий, как и Смешной Человек, внезапно ощущает всю радость райского бытия и преисполняется жаждой его воплощения, невзирая на сознаваемое им безумие замысла. Такое чувство возможно только в момент высшего, экстатического душевного подъема, вызванного полнотой переживания гармонии. Умиление, радостное исступление и экстатический порыв наиболее характерны для религиозного чувства любимых героев Достоевского[2]. .

Опорными в смысловой структуре сна Мити являются также мотивы дороги, тройки и скачки на лошадях. Они фигурируют еще в двух эпизодах, прямо предшествующих сну и тем его подготавливающих: бешеная скачка Мити в Мокрое (уже описанная нами выше) и короткий сон Грушеньки перед самым его арестом, навеянный словами Дмитрия о возможном для него пути в Сибирь и отдаленным звуком колокольчика подъезжающей следственной комиссии:

ВлтАФ Тебя люблю, тебя одну, в Сибири буду любить..

тАФ Зачем в Сибирь? А что ж, и в Сибирь, коли хочешь, всё равно.. работать будем.. в Сибири снег.. Я по снегу люблю ехать.. и чтобы колокольчик был.. Слышишь, звенит колокольчик.. Где это звенит колокольчик? Едут какие-то.. вот и перестал звенеть.

Она в бессилии закрыла глаза и вдруг как бы заснула на одну минуту. Колокольчик в самом деле звенел где-то в отдалении и вдруг перестал звенеть. Митя склонился головою к ней на грудь. Он не заметил, как перестал звенеть колокольчик, но не заметил и того, как вдруг перестали и песни, и на место песен и пьяного гама во всем доме воцарилась как бы внезапно мертвая тишина, Грушенька открыла глаза.

тАФ Чту это, я спала? Да.. колокольчик.. Я спала и сон видела: будто я еду, по снегу.. колокольчик звенит, а я дремлю. С милым человеком, с тобою еду будто. И далеко-далеко.. Обнимала-целовала тебя, прижималась к тебе, холодно будто мне, а снег-то блестит.. Знаешь, коли ночью снег блестит, а месяц глядит, и точно я где не на земле.. Проснулась, а милый-то подле, как хорошо..В» (14; 399).

Воплощение сна въяве не заставляет себя долго ждать. Заключительная часть девятой книги так и называется: ВлУвезли МитюВ». Когда Дмитрия сажают на телегу, первым его ощущением становится пронизывающий холод (фигурировавший в обоих снах). И вновь раздается звон колокольчика..

Быстрая езда вообще является лейтмотивом образа Мити. Именно про него чаще чем про других говорится в романе, что он стремительно ВллетитВ». Применительно к нему эта лексема употреблена 19 раз. Он Влвнезапно влетаетВ» в разговор в келье Зосимы, повторяя слова Ивана о злодействе как неизбежном выходе для всякого безбожника (14; 65), при Влнеистовых крикахВ» Влвлетает в залуВ» Федора Павловича, ища у него Грушеньку (14; 127). Когда он велит передать Катерине Ивановне поклон, Влособенно настаивая на этом словеВ», то последняя сразу понимает, что он Влв возбуждении, вне себяВ»; ВлРешился и решения своего испугался! Не ушел от меня твердым шагом, а полетел с горыВ» (14; 135). Перед отъездом из дому Грушенька велит закрыть ставни тАУ от Дмитрия, иначе Влна огонь-то он как раз налетитВ» (14; 314). ВлЛетел, погоняя ямщикаВ», Митя от Лягавого в город (14; 343), далее ВллетитВ» домой (14; 345), оттуда к Хохлаковой, в сад отца и оттуда в дом Морозовых (14; 356). Затем его тройка ВллетитВ» в Мокрое, Влпожирая пространствоВ» (14; 370). Обретя Грушеньку, Митя не намерен прекращать начатого стремительного движения и сразу же откликается на ее новый призыв: ВлУвези меня, увези далеко, слышишь.. Я здесь не хочу, а чтобы далеко, далеко.. тАФ О да, да, непременно! тАФ сжимал ее в объятиях Митя, тАФ увезу тебя, улетим.. О, всю жизнь за один год отдам сейчас, чтобы только не знать про эту кровь! (14; 399).

Та же лексема часто употребляется для описания стремительной смены мыслей, проносящихся в сознании Дмитрия (ВлВсё это летело как вихрь в голове егоВ» (14; 352); ВлБыло одно мгновение в пути, что ему вдруг захотелось остановить Андрея, выскочить из телеги, достать свой заряженный пистолет и покончить всё, не дождавшись и рассвета. Но мгновение это пролетело как искоркаВ» - 14; 370). Наконец, покончить с собой Митя желает, Влкак солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и славя БогаВ» (14; 362).

После Дмитрия лейтмотив полета по убывающей свойственен Грушеньке (7 контекстов) и Ивану (5 контекстов).

Образ тройки, напрямую связанный с мотивом быстрой езды, получает окончательное свое развитие в речи прокурора, когда тот перетолковывает знаменитый гоголевский образ из финала ВлМертвых душВ» как ВлроковуюВ» тройку, Влнесущуюся стремглав и, может, к погибелиВ». Ее Влбешеная, беспардонная скачкаВ», бесцельная, неостановимая и вызывающая ВлужасВ» у других народов (15; 150), становится в устах обвинителя символом не только всей России, но и Влширокой натурыВ» самого Дмитрия Карамазова с ее ВлразнузданностьюВ» и хаотичностью. (Отметим в скобках, что и во сне Митя проносится мимо крестьян, сторонящихся от него по краям дороги тАУ Влвыстроившихся при выездеВ» из деревниВ», что, конечно, чисто внешне, но все-таки повторяет мизансцену гоголевской аллегории).

Наконец, тот же мотив звучит и в песне ВлАх поехал Ванька в ПитертАжВ», которую Иван цитирует в своем бредовом выступлении на суде, уничижительно говоря о Мите: ВлНу, освободите же изверга.. он гимн запел, это потому, что ему легко! Всё равно, что пьяная каналья загорланит, как "поехал Ванька в Питер", а я за две секунды радости отдал бы квадрильйон квадрильйонов. Не знаете вы меня! О, как это всё у вас глупо ! Ну, берите же меня вместо него!В» (15; 117-118).

ВлВанькамиВ», как известно, называли в Петербурге извозчиков. В целом эта бредовая тирада являет собой причудливую контаминацию одному Ивану понятных символических образов: Иван все больше ненавидит своего брата за собственные мучения совести, ибо обвиняет себя в якобы совершенном им преступлении, а совсем в глубине души тАУ за его способность до конца уверовать, прийти к Богу одним порывом, преодолевающим за секунды (как в стремительной скачке) неизмеримо долгий путь философских изысканий рационального, ВлэвклидовскогоВ» ума, в то время как Иван осужден пройти пешком бесконечный Влквадрильон квадрильоновВ» километров, пока логически придет к вере (подобно философу-атеисту из выдуманного им про самого себя анекдота). Поэтому романтический порыв Мити Иван уподобляет пьяному угару, вполне солидаризируясь с рассуждениями прокурора о русской тройке. (В то же время сам ВлВанькаВ», как часто бранил Ивана отец, несколькими главами раньше поехал не в Питер, а в Москву, развязывая Смердякову руки тАУ отнюдь не по пьяному угару, а по долгим раздумьям. Вот почему строки этой песни ему вспоминаются в момент окончательного признания Смердякова).

Тот факт, что Митя во сне видит себя едущим именно на телеге тАУ простой, грубой повозке тАУ привносит дополнительную ассоциацию с подневольным путем в дальнюю Сибирь.

Первостепенную важность имеет и картина погорелой деревни. Наряду с вышеназванными мотивами она позволяет нам говорить об очевидном отражении в рассматриваемом сне творчества Н.А. Некрасова.

Подкрепляет наши наблюдения и наличие общей тенденции, в силу которой очень многие сны героев Достоевского строятся на мотивах, заимствованных из творчества иных авторов: так, общеизвестно наличие некрасовских же мотивов в сне Раскольникова об избиении лошади, мотивов Гюго (из романа ВлПоследний день приговоренного к смертиВ») в сне Раскольникова о вечном убийстве старухи процентщицы[3], шиллеровских мотивов в снах о золотом веке Ставрогина и Версилова [4] (а заодно и прямых отсылок к живописи Клода Лоррена). (а заодно и прямых отсылок к живописи Клода Лоррена). , шиллеровских мотивов в снах о золотом веке Ставрогина и Версилова (а заодно и прямых отсылок к живописи Клода Лоррена).

Вспомним, что ВлБратья КарамазовыВ» писались уже после примирения Достоевского с Некрасовым, после того, как Достоевский напечатал ВлПодросткаВ» в некрасовских ВлОтечественных запискахВ», а главное, после смерти Некрасова, побудившей Достоевского, по его собственному признанию, перечитать все его стихи и заново прочувствовать их, что и отразилось в мемориальной речи на его похоронах.

Именно у Некрасова мы найдем многочисленные примеры изображения пожара как страшнейшего бедствия бедняков (наиболее впечатляет судьба покойного чиновника из цикла ВлО погодеВ», который за свою жизнь Влчетырнадцать раз погоралВ» - 1858, II, 176). Но особенно часты картины сельских пожаров. Наиболее подробно образ погорелого села воссоздается у Некрасова в стихотворении ВлНа погорелом местеВ» из цикла ВлНочлегиВ». Там мы найдем и плачущего грудного ребенка (ВлБабы нянчат младенцев грудныхВ»), и Влпромерзшие одежонкиВ» детей (ВлСтарый дед, словно царь Соломон, /Роздал им кой-какую одежуВ» - 1874, III, 160), и общее настроение подавляющего отчаяния:

<..>

тАУ Хлебу было сгореть мудрено,

тАУ Отвечал патриарх неохотно,

тАУ Мы его не имели давно.

Спите, детки, окутавшись плотно!

А к костру не ложитесь: огонь

Подползет тАУ опалит волосенки.

Уцелел тАУ из двенадцати тАФ конь,

Из семнадцати тАУ три коровенки. тАУ

ВлНет и ваших дремучих лесов?

Век росли, а в неделю пропали!В»

тАУ Соблазняли они мужиков,

Шутка! Сколько у барина крали! тАУ

Молча взял он ружье у меня,

Осмотрел, осторожно поставил.

Я сказал: ВлБеспощадней огня

Нет врага тАУ ничего не оставил!В»

тАУ Не скажи. Рассудила судьба.

Что нельзя же без древа-то в мире,

И оставила нам на гроба

Эти сосны.. тАУ (Их было четыре..)

В стихотворении ВлПожарищеВ» (1863) рисуется сходный пейзаж унылой заснеженной степи, нарушаемой лишь чернотой погорелого места:

ВлтАж Каркает ворон над белой равниною,

Нищий в деревне за дровни цепляется.

Этой сплошной безотрадной картиною

Сердце подавлено, взор утомляется.

<..>

Даже церквей здесь почти не имеется.

Вот, наконец, впереди развлечение:

Что-то на белой поляне чернеется,

Что-то дымится, тАУ сгорело селение!

<..>

Лошадь дрожит у плетня почернелого,

Куры бездомные с холоду ёжатся,

И на остатках жилья погорелого

Люди, как черви на трупе, копошатсятАжВ» (II, 160) [5] .

А вот и другая вариация на ту же тему:

ВлНаконец не горит уже лес,

Снег прикрыл почернелые пенья,

Но помещик душой не воскрес,

Потеряв половину именья.

Приуныл и мужик. ВлЧем я буду топить?В» тАУ

Говорит он, лицо свое хмуря.

тАУ Ты не будешь топить тАУ будешь пить, тАУ

тАУ Завывает в ответ ему буряВ» (1868, III, 65).

Часто встречается и картина собственно пожара, например, в стихотворениях: ВлДеревенские новостиВ» (ВлВ Горках пожар уж притих, Ждали: Починок не тронет! Смотрят, а ветер на них Пламя и гонит, и гонит!В» II, 95), ВлДома лучшеВ» (ВлтАж А ночью возвратный мой путь освещали Пожары твоих деревеньВ» - 1860, III, 63).

Образ тройки тоже являлся излюбленным у Некрасова: вспомним хотя бы стихотворение ВлТройкаВ» (1846), где мимо героини проносится офицер, как символ иной, богатой и счастливой жизни. Не менее популярно и стихотворение ВлВ дорогеВ» (1845), представляющее собой разговор барина с ямщиком тАУ точь-в-точь как у Мити с ямщиком Андреем. Наконец, героя более позднего стихотворения ВлЕще тройкаВ» (1867) везут на телеге в кандалах, как убийцу, и автор строит различные предположения о том, каковыми могли быть причины преступления:

Ямщик лихой, лихая тройка

И колокольчик под дугой,

И дождь, и грязь, но кони бойко

Телегу мчат. В телеге той

Сидит с осанкою победной

Жандарм с усищами в аршин,

И рядом с ним какой-то бледный

Лет в девятнадцать господин.

Все кони взмылены с натуги,

Весь ад осенней русской вьюги

Навстречу; не видать небес,

Нигде жилья не попадает,

Всё лес кругом, угрюмый лес..

Навстречу; не видать небес,,Всё лес кругом, угрюмый лес..

<..>

Какое ты свершил деянье,

Кто ты, преступник молодой?

Быть может, ты имел свиданье

В глухую ночь с чужой женой?

Но подстерег супруг ревнивый

И длань занес тАФ и оскорбил.

А ты, безумец горделивый,

Его на месте положил?

<..>

Иль погубил тебя презренный,

Но соблазнительный металл?

Дитя корысти современной,

Добра чужого ты взалкал,

И в доме издавна знакомом,

Когда все погрузились в сон,

Ты совершил грабеж со взломом

И пойман был и уличен? металл?Дитя корысти современной,Добра чужого ты взалкал,И ,Ты совершил со взломомИ пойман был и уличен?

Ответа нет. Бушует вьюгатАж(III, 42-43)

Обе догадки автора перекликаются с судьбой Мити, который действительно намеревался совершить убийство и грабеж со взломом на почве страстной ревности, и был осужден и сослан по обвинению в них. Обращает на себя внимание и то, что в телегу запряжена тройка, стремительно мчащаяся.

В отрывке ВлБлагодарение Господу БогутАжВ» (1863) описывается путешествие по Владимирской дороге, и в разговоре с ямщиком лирический герой оплакивает как погибших людей всех ссыльных в Сибирь, прошествовавших этим печально известным путем:

ВлтАж Что же ты думаешь?В» тАУ Долго рассказывать.

Только тронулись по ней,

Стала мне эта дорога показывать

Бледные тени! ужасные тени!

Тени погибших людей,

Злоба, безумье, любовь..

Едем мы, братец, в крови по колени!

тАФ ВлПолно тАФ тут пыль, а не кровь..В»

Хотя стихотворение имеет явный политический подтекст, однако мы можем вычленить в нем все тот же уже знакомый нам смысловой ряд: езда на телеге в ссылку в далекий край.

В связи с образом изголодавшейся, иссохшей матери с дитём на руках нельзя не вспомнить, сколь много у Некрасова стихов о крестьянских матерях-страдалицах (ВлВнимая ужасам войныВ» (1855), ВлВ деревнеВ» (1854), ВлОрина, мать солдатскаяВ» (1863), ВлВ полном разгаре страда деревенскаятАжВ» (1862), ВлСоловьиВ», фабулы поэм ВлМороз, Красный носВ» и ВлКому на Руси жить хорошоВ» и т.д.). Излюбленны были им также изображения крестьянских детей (ВлКрестьянские детиВ» (1861), ВлСтихотворения, посвященные русским детямВ» (1867-1873) и т.д.), в том числе и младенцев (в частности, в его знаменитых колыбельных: ВлКолыбельная песняВ» (1845), ВлПесня ЕремушкеВ» (1859)). У Некрасова, талант которого можно с той же правомочностью назвать ВлжестокимВ», как и талант Достоевского, встречаются сюжеты о страданиях детей, не намного уступающие анекдотам Ивана: взять хотя бы ВлПлач детейВ» (1860) о нестерпимых мучениях детей на фабрике или знаменитый упрек владельцам карет: ВлНе сочувствуй ты горю людей, Не читай ты гуманных книжонок, Но не ставь за каретой гвоздей, Чтоб, вскочив, накололся ребенок!В» (ВлО погодеВ», ч. I, ВлСумеркиВ» - II, 186, или ср. тот же сюжет в ст. ВлКаретаВ» (1855)).

Все выявленные нами выше мотивы организуются в единую архетипическую картину России, русской духовности, русской ВлпочвыВ». Представить ее, несомненно, и было общим художественным замыслом сна. Отсюда и символические образы, означавшие Россию в русской литературе, как гоголевская тройка, Влбедные селенияВ» и Влскудная природаВ» Тютчева, пушкинская дальняя дорога (см. ст. ВлЗимняя дорогаВ», ВлБесыВ», ВлТелега жизниВ»). Те же мотивы мы найдем и в архетипической элегии ВлРодинаВ» Лермонтова:

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

Наконец, у истоков подобного образного осмысления России, быть может, находились следующие строки из монолога Чацкого:

В повозке так-то на пути

Необозримою равниной, сидя праздно,

Все что-то видно впереди

Светло, синё, разнообразно;

И едешь час, и два, день целый; вот резво

Домчались к отдыху; ночлег: куда ни взглянешь,

Все та же гладь и степь, и пусто и мертвотАж

Досадно, мочи нет, чем больше

Вместе с этим смотрят:

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.

"Вальдшнепи" Миколи Хвильового. Проблеми iнтерпретацii й iнтертекстуального прочитання