тАЬЧитатель мой, мы в октябре живемтАЭ: мотив тАЬтворческой осенитАЭ в поэзии Пушкина и Бродского

Ранчин А. М.

Описание осенней природы в поэзии Иосифа Бродского часто обрамляется мотивом вдохновения. Изображение обнаженных деревьев и монотонных дождей сопровождается упоминанием о пере, бегущем по бумаге. Этот мотив тАЬтворческой осенитАЭ и образ пальцев, просящихся к перу, и пера, просящегося к бумаге, восходят к Пушкину: тАЬунылая пора, очей очарованьетАЭ изображается как вдохновенное, благоприятствующее творчеству время года в стихотворении тАЬОсеньтАЭ, написанном знаменитой тАЬБолдинской осеньютАЭ 1833 года.

Мотив тАЬтворческой осенитАЭ прослеживается особенно явно в поэметАФмистерии Бродского тАЬШествиетАЭ (1961). Его трактовка двойственна: осень и наделяется отрицательными признаками, связывается со смертью и болью, и, вслед за Пушкиным, признается временем года, благоприятным для стихотворца. Действие поэмы происходит в октябре (тАЬчитатель мой, мы в октябре живемтАЭ). Эта строка одновременно отсылает и к октябрю 1917 года, тАФ рубежу, с которого началась история советской деспотии (в оценке Бродского Советское государство именно таковое), и к пушкинской тАЬОсенитАЭ, которая начинается словами тАЬОктябрь уж наступил<..>тАЬ. Антитеза тАЬоктябрь 1917 тАФ тАЬпушкинскаятАЭ осеньтАЭ тАФ это лишь один из вариантов двойственной трактовки осени в тАЬШествиитАЭ.

Упоминания об осени в тАЬШествиитАЭ соседствуют с такими словами, как тАЬвоображениетАЭ, тАЬлистытАЭ (бумаги), тАЬстихтАЭ, тАЬпоэматАЭ:

Читатель мой, мы в октябре живем.

В твоем воображении живом

теперь легко представится тоска

несчастного российского князька[1].

Ведь в октябре несложней тосковать,

морозный воздух молча целовать,

листать мою поэму.. <..>.

<..> и ровное дыхание стиха,

нежданно посетившее поэму

в осенние недели в октябре<..>.

В первом фрагменте к тАЬОсенитАЭ восходит также выражение тАЬморозный воздухтАЭ, соответствующее пушкинским тАЬдохнул осенний хладтАЭ, тАЬдорога промерзаеттАЭ, тАЬпруд уже застылтАЭ, тАЬпервые морозы, / И отдаленные седой зимы угрозытАЭ, тАЬЗвенит промерзлый дол и трескается ледтАЭ. В тАЬШествиитАЭ есть также отсылка к пушкинскому стихотворению, в которой слово тАЬосеньтАЭ не употреблено: тАЬСтупай, ступай, печальное перо, / куда бы ты меня не привело, / болтливое, худое ремесло, / в любой воде плещи мое веслотАЭ. Образы пера, метонимически означающего записывание поэтического текста на бумаге, и воды заимствованы из предпоследней и последней октав тАЬОсенитАЭ:

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге.

Минута тАФ и стихи свободно потекут.

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу! тАФ матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз тАФ и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

Плывет. Куда ж нам плыть?тАЭ.

Но Бродский, в противоположность Пушкину, наделяет поэтическое творчество негативными признаками: тАЬболтливое, худое ремеслотАЭ. Весло в этом фрагменте тАЬШествиятАЭ отсылает также к пушкинскому тАЬАрионутАЭ, в котором говорится о тАЬтаинственном певцетАЭ (аллегорически означающем самого Пушкина), спасшемся с погибшего челна, весельного корабля. Реминисценция из тАЬАрионатАЭ содержится также в стихотворении Бродского тАЬПисьмо в бутылке (Entertainment for Mary)тАЭ(1964) и в поэме тАЬЗофьятАЭ(1962).

Проходящий через всю поэму мотив тАЬзатрудненного творчества, писаниятАЭ выражен Бродским с помощью тАЬвывернутых наизнанкутАЭ строк из вступления к тАЬМедному ВсадникутАЭ: тАЬписать в обед, пока еще светлотАЭ. У Пушкина: тАЬЛюблю <..> / Твоих задумчивых ночей / Прозрачный сумрак, блеск безлунный, / Когда я в комнате моей / Пишу, читаю без лампады<..>тАЭ. Петербуржец Пушкин говорит о красоте летних белых ночей, когда можно писать без лампады; ленинградец Бродский тАФ о сумраке октябрьских вечеров, когда смеркается уже после обеда и писать невозможно. Пушкинский вдохновляющий октябрь тАЬподменяетсятАЭ октябрем, затрудняющим записывание поэтических текстов. В тАЬШествиитАЭ есть еще одна цитата из тАЬМедного ВсадникатАЭ, также имеющая оспаривающий смысл: тАЬЛюблю тебя, рассветная пора, / и облаков стремительную рваность / над непокрытой влажной головой, / и молчаливость окон над Невой, / где все вода вдоль набережных мчится / и вновь не происходит ничего, / и далеко, мне кажется, вершится / мой Страшный Суд, суд сердца моеготАЭ. В пушкинской поэме описывается страшное наводнение, которое петербургские жители осмысляют как суд, тАЬБожий гневтАЭ; в поэметАФмистерии Бродского сказано о наводнении как о вечно наступающем, но не совершающемся, а Божий суд заменен судом не Бога, но повествователя над миром и над собой (выражения тАЬмой Страшный судтАЭ, тАЬсуд сердца моеготАЭ могут быть поняты и иным образом: тАЬсуд надо мноютАЭ, тАЬсуд над моим сердцемтАЭ). Нынешний век воспринимается Бродским как выродившийся, деградировавший в сравнении с XIX столетием: в настоящем ничего не происходит, век умирает: тАЬИ с пересохших теннисных столбов / <..> / слетает век, как целлулойдный мячтАЭ

Но одновременно осень и октябрь связываются с болью и со смертью: тАЬОктябрь, октябрь, и колотье в бокутАЭ. Эта строка резко контрастирует со стихом тАЬЛегко и радостно играет в сердце кровьтАЭ из пушкинской тАЬОсенитАЭ. Две строки соотносятся как негатив и позитив одного кадра. Умирание и смерть тАФ сквозные мотивы тАЬШествиятАЭ. тАЬПлач и слезы по себетАЭ(I; 129), тАЬпохоронный хор и хоровод, / как Харону дань за перевозтАЭ(I; 129) тАФ так пишет Бродский в тАЬШествиитАЭ о своей поэме. Шествие персонажей по октябрьским улицам под непрекращающимся дождем, в промозглых сумерках напоминает не только печальный балаган, но и похоронную процессию.

Реминисценция из пушкинской тАЬОсенитАЭ, обращение к мотиву осенней поры тАФ времени, вдохновляющего на творение стихов, тАФ встречается в стихотворении тАЬСумерки. Снег. Тишина. Весьма..тАЭ (1966). Однако в отличие от пушкинского текста в этом произведении элиминирован, тАЬзачеркнуттАЭ стихотворец, и создателем стихов, автором оказывается сама осень:

Пестроту июля, зелень весны

осень превращает в черные строки,

и зима читает ее упреки

и зачитывает до белизны.

Впрочем, тАЬчерные строкитАЭ у Бродского не столько метонимическое обозначение поэзии, сколько метафора, описывающая оголенную землю и нагие ветви осенних деревьев.

Бродский вслед Пушкину упоминает о пальцах, именуя их высоким словом тАЬперстытАЭ. Но эти персты тАФ не поэта, а читательницы, адресата стихотворения, и она неспособна довериться читаемым строкам:

Эти строчки, в твои персты

попав (когда все в них уразумеешь

ты), побелеют, поскольку ты

на слово и на глаз не веришь.

И ты настолько порозовеешь,

насколько побелеют листы.

Мотив тАЬтворческой осенитАЭ берется под сомнение в десятом сонете из цикла тАЬДвадцать сонетов к Марии СтюарттАЭ(1974): тАЬОсенний вечер. Якобы с Каменой. / Увы, не поднимающей челатАЭ. Слово тАЬякобытАЭ и поза тАЬКаменытАЭ могут восприниматься как свидетельства бесплодности лирического героя, на которого не снисходит вдохновение. Но также и как указания на надличностную природу творчества: поэт, по Бродскому, не творец, а орудие; истинным же автором является сам язык.

Строки десятого сонета из цикла тАЬДвадцать сонетов к Марии СтюарттАЭ отсылают не только к тАЬОсенитАЭ, но и к другому пушкинскому стихотворению тАФ тАЬЗима. Что делать нам в деревне? Я встречаю..тАЭ. Поза тАЬКаменытАЭ, уткнувшейся подбородком в грудь, тАФ это поза дремоты, напоминающая строки о усыпленном вдохновении из этого текста Пушкина: тАЬБеру перо, сижу; насильно вырываю / У музы дремлющей несвязные словатАЭ. Пушкинские вырванные у музы слова переиначены в стихотворении Бродского тАЬКонец прекрасной эпохитАЭ(1969): тАЬДля последней строки, эх, не вырвать у птицы ператАЭ. Если Пушкин пишет о затрудненности творчества, о дремоте вдохновения, то Бродский тАФ о невозможности творчества. Пушкинской метафоре тАЬнасильно вырываю <..> словатАЭ Бродский возвращает исконный предметный смысл, подчеркивает мучительность, болезненность этого тАЬвырываниятАЭ для птицы, подменившей музу из текста Пушкина. Строки из тАЬКонца прекрасной эпохитАЭ возвращают нас не только к этому пушкинскому стихотворению, но и к сюжету волшебной сказки о поимке Жар-птицы. В чуждом волшебству и чуду поэтическом мире Бродского такое обретение Жар-птицы трактуется как совершенно невозможное.

В стихотворении тАЬВот я вновь принимаю парад..тАЭ(1963) осень никак не соотносится с мотивом творчества. Она описывается как время холодного покоя и одиночества:

Больше некуда мне поспешать

за бедой, за сердечной свободой.

Остается смотреть и дышать

молчаливой, холодной природой.

Осенний пейзаж делает этот текст своеобразной вариацией пушкинской тАЬОсенитАЭ. Но последние строки тАФ реминисценция из другого стихотворения Пушкина, тАЬБрожу ли я вдоль улиц шумных..тАЭ:

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть,

И равнодушная природа

Красою вечною сиять.

Переосмысленный мотив тАЬтворческой осенитАЭ сплетается с мотивом смерти, постоянно встречающимся у Бродского. Иную, в большей мере приближенную к пушкинскому тАЬоригиналутАЭ, версию мотива тАЬтворческой осенитАЭ представляет стихотворение тАЬПод занавестАЭ(1965):

На последнее злато

прикупив синевы,

осень в пятнах заката

песнопевца листвы

учит щедрой разлуке.

Первые две строки тАФ своего рода тАЬгиперцитататАЭ, отсылающая одновременно к двум пушкинским текстам. По смыслу она связана со строкой тАЬв багрец и золото одетые лесатАЭ из тАЬОсенитАЭ. Но в плане выражения, по словесной форме эти стихи ближе к пушкинскому тАЬЗолоту и булатутАЭ: тАЬтАЭВсё мое, тАФ сказало злато <..> тАЬВсё куплютАЭ, тАФ сказало златотАЭ. тАЬГиперцитатытАЭ тАФ отличительная черта поэтики Бродского. Одновременно в этом стихотворении Бродский цитирует пушкинское тАЬНе дай мне бог сойти с уматАЭ:

Отыскав свою чашу,

он, не чувствуя ног,

устремляется в чащу,

словно в шумный шинок,

и потом, с разговенья,

там горланит в глуши,

обретая забвенье

и спасенье души.

Цитируются пушкинские строки: тАЬКогда б оставили меня / На воле, как бы резво я / Пустился в темный лес! / Я пел бы в пламенном бреду <..>тАЬ. В сравнении с текстом Пушкина стихи Бродского на этот раз кажутся радостными и светлыми. Пушкин пишет о мыслимом, но о нереальном освобождении поэта от оков здравого смысла, односторонней рациональности. Это освобождении достижимо лишь в безумии, и платой за него оказывается не тАЬлестАЭ, а темница сумасшедшего дома. Бродский говорит об освобождении настоящем, не связанном с безумием, облекая этот романтический мотив в ироническую драпировку: вдохновение не просто уподобляется опьянению, но отождествляется с ним (строки могут быть поняты и как описание пирушки тАЬна природетАЭ). Поэтизм тАЬпелтАЭ заменяется вульгаризмом тАЬгорланиттАЭ. И здесь, как и в большинстве других случаев, Бродский тАЬпереписываеттАЭ пушкинский текст. Если тАЬбодраятАЭ и тАЬжизнерадостнаятАЭ тАЬОсеньтАЭ под его пером превращалась в пору боли и смерти, то тАЬтрагически смутноетАЭ тАЬНе дай мне бог сойти с уматАЭ, наоборот, превращается в стихи легкие и светлые. Но таков только первый план этого текста. Название произведения указывает на мотив смерти, а второй, пушкинский план, тАФ который проступает сквозь строки Бродского, как не смытый до конца текст на пергаменте, поверх которого пишутся новые строки, тАФ придает иронии стихотворения горький оттенок, заставляет признать, что это тАЬосвобождениетАЭ и тАЬслияние с природойтАЭ иллюзорны.

В стихотворении тАЬЗаморозки на почве и облысенье леса..тАЭ из цикла тАЬЧасть речитАЭ(1975тАФ1976) строки тАЬОсенитАЭ также подвергнуты тАЬпереписываниютАЭ. Трансформированы и прозаизированы приметы осени. Таково выражение тАЬзаморозки на почветАЭ, соответствующее тАЬмерзлому долутАЭ в тАЬОсенитАЭ. И тАЬоблысенье лесатАЭ, напоминающее пушкинское тАЬуж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвейтАЭ. (Это сходство было отмечено И. И. Ковалевой и А. В. Нестеровым: Ковалева И. И., Нестеров А. В. О некоторых пушкинских реминисценциях у И. А. Бродского // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1999. № 4. С. 14.) Эти выражения у обоих поэтов обозначают одни и те же детали осеннего пейзажа. Но оттенки смысла различны. Выражение тАЬоблысенье лесатАЭ вводит в стихотворение устойчивый мотив поэзии Бродского тАФ мотив старения. Словосочетание тАЬоблысенье лесатАЭ тАФ цитата из другой тАЬОсенитАЭ, из стихотворения Е.А.Баратынского, содержащего мотив иссякания творческого дара, духовного замерзания. Бродский неизменно выделял Баратынского как одного из самых оригинальных и близких ему поэтов тАЬпушкинской порытАЭ. Бродский отзывается о Баратынском с симпатией и изумлением перед его оригинальной философичностью и даром быть тАЬэкономнымтАЭ в стихах (см., например: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 227тАФ230). Сквозной мотив поэзии Бродского тАФ мотив последнего поэта тАФ восходит к Баратынскому (ср.: Курганов Е. Бродский и искусство элегии // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 172тАФ174 и др.; реминисценции из произведений Баратынского в тАЬШествиитАЭ и в тАЬОсеннем крике ястребатАЭ проанализировал И.Пильщиков: .Pilshchikov I. Brodsky and Baratynsky // Literary tradition and Practice in Russian Culture. Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Yury Mikhailovich Lotman. Ed. by V.Polukhina, Joe Andrew and Robert Reid. Rodopi, 1993. P. 221тАФ223).

тАЬСтихотворение завершается торжеством зимы, неизбежной властью смерти. Но в природе смерть тАФ это новое зачатие. В поэзии она тАФ конец всего. Воскрешения в новой жизни поэта, согласно глубоко трагическому мировоззрению Баратынского, не данотАЭ, тАФ пишет об тАЬОсенитАЭ Баратынского Ю.М.Лотман (Лотман Ю.М. Две тАЬОсенитАЭ // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 520).

тАЬОблысенье лесатАЭ тАФ прозрачная аллюзия на строки Баратынского:

Зима идет, и тощая земля

В широких лысинах бессилья,

И радостно блиставшие поля

Златыми класами обилья,

Со смертью жизнь, богатство с нищетой тАФ

Все образы годины бывшей

Сравняются под снежной пеленой,

Однообразно их покрывшей, тАФ

Перед тобой таков отныне свет,

Но в нем тебе грядущей жатвы нет!

тАЬОблысенье лесатАЭ из стихотворения Бродского тАФ анаграмма выражения тАЬлысины бессильятАЭ: слово тАЬоблысеньетАЭ в свернутом виде содержит весь набор согласных (б тАФ л тАФ с тАФ н), встречающихся в словах тАЬлысинытАЭ (л тАФ с тАФ н) и тАЬбессильетАЭ (б тАФ с тАФ л); состав корневых согласных в словах тАЬлысинытАЭ, тАЬбессильетАЭ и тАЬлестАЭ одинаков (в слове тАЬлестАЭ последовательность корневых согласных обратная по отношению к их расположению в слове тАЬбессильетАЭ).

Полемика в тАЬсоюзе с БаратынскимтАЭ против Пушкина продолжается Бродским и в последующих строках. Пушкинское любование осенним небом (тАЬИ мглой волнистою покрыты небеса, / И редкий солнца лучтАЭ) заменено бесстрастно-трезвой констатацией: тАЬнебо серого цвета кровельного железатАЭ. Серое кровельное железо тАФ это оцинкованная жесть. Цинк ассоциируется со смертью (цинковый гроб). Так в подтекст стихотворения Бродского закрадывается тема смерти, сопровождаемая темой одиночества и расставания с любимой: тАЬТы не птица, чтоб улететь отсюда. / Потому что как в поисках милой всю-то / ты проехал вселенную<..>.тАЭ.

В финале стихотворения вновь появляется сигнал темы смерти: тАЬЗазимуем же тут, с черной обложкой рядомтАЭ. У слов тАЬзиматАЭ и тАЬчерныйтАЭ общее ассоциативное поле тАЬсмертьтАЭ. Форма обложки напоминает гроб, постоянный эпитет при слове тАЬгробтАЭ тАФ тАЬчерныйтАЭ.

Завершается этот текст так же, как и тАЬОсеньтАЭ Пушкина, мотивом записывания стихов поэтом, упоминается перо: тАЬЗазимуем же тут, <..> / за бугром в чистом поле на штабель слов / пером кириллицы наколовтАЭ. Но у Пушкина описание преображающего вдохновения и просящегося к бумаге пера возвышенно поэтично и метафорично, не предметно; Бродский же изображает сложение стихов как тяжкий труд, подобный труду дровокола. Отождествление писания стихов с рубкой дров основано, как это часто бывает с уподоблениями у Бродского, на фонетическом сходстве слов тАЬслова тАФ дроватАЭ и на омонимии слов тАЬскладыватьтАЭ в выражениях тАЬскладывать (сложить) стихитАЭ тАФ тАЬскладывать (сложить) дрова в поленницу (в штабель)тАЭ. Кроме того, в этом образе реализована, овеществлена, хотя и не прямо, метафора тАЬпламя, огонь вдохновениятАЭ.

Мотив осеннего оцепенения, творческого омертвения содержится в стихотворении Бродского тАЬМухатАЭ(1985):

Пока ты пела, осень наступила.

<..>

И только двое нас теперь тАФ заразы

разносчиков. Микробы, фразы

равно способны поражать живое.

Нас только двое:

твое страшащееся смерти тельце,

мои, играющие в земледельца

с образованием, примерно восемь

пудов. Плюс осень.

Уподобление лирического героятАФпоэта земледельцу восходит к тАЬОсенитАЭ Баратынского, где также с земледельцем сравнивается стихотворец тАФ тАЬоратай жизненного полятАЭ. Слово тАЬосеньтАЭ в предложении тАЬПлюс осеньтАЭ непосредственно указывает на стихотворение Баратынского.

Один из повторяющихся, устойчивых образов в поэзии Бродского тАФ перо. Перо метонимически замещает лирического героя тАФ поэта. В стихотворении тАЬПятая годовщина (4 июня 1977)тАЭ(1977) упоминание о пере содержится в конце текста, занимая примерно то же место в композиции текста, что и тАЬперотАЭ в пушкинской тАЬОсенитАЭ, о котором говорится в предпоследней октаве (последняя октава не закончена, начата лишь первая строка).

Скрипи, мое перо, мой коготок[2], мой посох.

Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.

Зане не знаю я, в какую землю лягу[3].

Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.

Образ скрипящего пера встречается также в тАЬЛитовском ноктюрнетАЭ(1973[74?]тАФ1983) и в тАЬЭклоге 4-ой (зимней)тАЭ: тАЬи перо скрипит, как чужие санитАЭ. Эта строка возвращает нас к перу из пушкинской тАЬОсенитАЭ (тАЬи пальцы просятся к перу, перо к бумагетАЭ). Сани попали из пушкинских тАЬОсенитАЭ и более раннего стихотворения тАЬЗимнее утротАЭ и из элегии П.А.Вяземского тАЬПервый снегтАЭ. Во всех трех стихотворениях упоминаются санные катанья с возлюбленной, в тАЬОсенитАЭ есть переклички и с тАЬПервым снегомтАЭ, и с тАЬЗимним утромтАЭ. Но пушкинскому упоению любовью и радостью жизни у Бродского противопоставлено холодное одиночество лирического тАЬЯтАЭ. Совершенно чужд стихотворению Вяземского и двум пушкинским текстам мотив близкой смерти, пронизывающий строки Бродского.

Замена пушкинской поэтической осени в поэзии Бродского зимой, ассоциирующейся и с вдохновением, и с тАЬзамерзаниемтАЭ творческого дара[4], объясняется особенным отношением автора тАЬЭклоги 4-ой (зимней)тАЭ к этому времени года. Зима тАФ любимое время года для Бродского: тАЬЕсли хотите знать, то за этим стоит нечто замечательное: на самом деле, за этим стоит профессионализм. Зима тАФ это черно-белое время года. То есть страница с буквамитАЭ (Интервью с Иосифом Бродским Людмилы Болотовой и Ядвиги ШимактАФРейфер для еженедельника тАЬПшекруйтАЭ // Бродский И. Большая книга интервью. Составитель В. П. Полухина. М., 2000. С. 628). , объясняется особенным отношением автора тАЬЭклоги 4-ой (зимней)тАЭ к этому времени года. Зима тАФ любимое время года для Бродского: тАЬЕсли хотите знать, то за этим стоит нечто замечательное: на самом деле, за этим стоит профессионализм. Зима тАФ это черно-белое время года. То есть страница с буквамитАЭ (Интервью с Иосифом Бродским Людмилы Болотовой и Ядвиги ШимактАФРейфер для еженедельника тАЬПшекруйтАЭ // Бродский И. Большая книга интервью. Составитель В. П. Полухина. М., 2000. С. 628).

Один из повторяющихся образов поэтического мира Бродского тАФ снег. Пейзаж в его стихотворениях обычно тАФ зимний.

Сравнение скрипящего пера с чужими санями в эклоге Бродского выражает отчужденность поэта от подписанных его именем стихотворений, подлинный автор которых тАФ язык[5]. В этом сравнении скрыта пословица тАЬНе в свои сани не садисьтАЭ. Сопоставление пера со скрипящими санями вводит в тексты Бродского, посвященные теме поэзии, мотив путешествия в мир смерти. Строки:. В этом сравнении скрыта пословица тАЬНе в свои сани не садисьтАЭ. Сопоставление пера со вводит в тексты Бродского, посвященные теме поэзии, . Строки:

<..> смотрит связанный сноп

в чистый небесный свод.

<..>

деревья слышат не птиц,

а скрип деревянных спиц

и громкую брань возниц.

из стихотворения тАЬОбозтАЭ (1964) тАФ вариация пушкинской тАЬТелеги жизнитАЭ. Возницам Бродского соответствует тАЬямщик лихой, седое времятАЭ в пушкинском стихотворении. Брань возниц соотнесена со словами седоков у Пушкина: тАЬМы рады голову сломать / И, презирая лень и негу, / Кричим: пошел!...,тАЭ. Связанный сноп, смотрящий в небо тАФ не просто предметный образ. Он также обозначает укутанного в саван покойника на погребальных дрогах.

В стихотворении тАЬВ альбом Натальи СкавронскойтАЭ (1969) пушкинский образ телеги жизни, везущей в смерть, и восходящее к тАЬТелеге жизнитАЭ тАЬНу, пошел же!тАЭ соединены с образом сестры моей жизни из одноименной книги Пастернака:

Запрягай же, жизнь моя сестра,

в бричку яблонь серую. Пора!

По проселкам, перелескам, гатям,

за семь верст некрашенных и вод,

к станции, туда, где небосвод

заколочен досками, покатим.

Ну, пошел же! Шляпу придержи

да под хвост не опускай вожжи.

Эх, целуйся, сталкивайся лбами!

То не в церковь белую к венцу тАФ

прямо к света нашего концу,

точно в рощу вместе за грибами.

Пастернаковская тема тАЬослепительной яркости, интенсивности существования, максимальной вздыбленности и напряженности всего изображаемоготАЭ (Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Работы по поэтике выразительности: Инварианты тАФ Тема тАФ Приемы тАФ Текст. М., 1996. С. 219) причудливо сплетена с темой смерти, восходящей к Пушкину, но облеченной в формы трагической иронии. Любовный мотив (поцелуи, поездка с женщиной тАФ жизнью моей сестрой) восходят к стихам Вяземского и Пушкина, описывающим прогулку в санях с возлюбленной. Слияние любовного и погребального мотивов создается Бродским благодаря аллюзиям на такой сюжет романтической баллады, как тАЬпоездка в церковь для венчания, превращающаяся, неожиданно для персонажа, в путешествие к могилетАЭ (тАЬЛюдмилатАЭ и тАЬЛеноратАЭ В.А.Жуковского). Описание могилы тАФ станции в стихотворении Бродского во многом соответствует описанию тАЬдоматАЭ тАФ могилы в тАЬЛюдмилетАЭ (тАЬшесть досоктАЭ). Но у Жуковского орудием смерти является мужской персонаж (жених), а у Бродского тАФ женский (тАЬжизнь моя сестратАЭ).

Так сравнение пера с санями в тАЬЭклоге 4-ой (зимней)тАЭ связывает этот образ с образом похоронной телеги и привносит в него дополнительные значения, связанные с темой смерти.

Как цитатный пушкинский образ, перо упомянуто в стихотворении Бродского тАЬДруг, тяготея к скрытым формам лести..тАЭ(1970):

И я, который пишет эти строки,

в негромком скрипе вечного пера,

ползущего по клеткам в полумраке,

совсем недавно метивший в пророки<..>.

И здесь образ пера из тАЬОсенитАЭ и пушкинский мотив вдохновения трансформируются Бродским. Пушкинским быстроте, легкости, нестесненности вдохновения он противопоставляет затрудненность, которую символизирует ползущее по клеткам перо. Слово тАЬклеткитАЭ, обозначая клетки тетрадного листа, обладает вместе с тем значением тАЬместо заточениятАЭ, тАЬтемницатАЭ (как в стихотворении тАЬЯ входил вместо дикого зверя в клетку..тАЭ). С таинственным поэтическим вечерним сумраком, о котором пишет Пушкин, контрастирует полумрак, в стихотворении тАЭДруг, тяготея к скрытым формам лести..тАЭ приобретающий отрицательное значение.

Цитата из тАЬОсенитАЭ окружена в этом стихотворении, как и во многих иных случаях у Бродского, реминисценциями из других пушкинских поэтических текстов. Выражение тАЬсовсем недавно метивший в пророкитАЭ тАФ ироническая аллюзия на стихотворение тАЬПророктАЭ. Завершается текст Бродского цитатой из другого пушкинского произведения, тАЬПогасло дневное светило..тАЭ. Строки тАЬя бросил Север и бежал на Юг / в зеленое, родное время годатАЭ напоминают о романтическом мотиве бегства из родного края в тАЬземли полуденной волшебные краятАЭ, выраженном в пушкинской элегии:

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньем упоенный..

<..>

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений<..>. (II; 7)

Перекличка двух стихотворений подчеркнута сходством их автобиографических подтекстов: в заключительных строках Бродский подразумевает поездку в Крым, в те края, в которых провел несколько лет Пушкин. При этом тАЬотдых в КрымутАЭ описывается средствами художественного языка романтической пушкинской лирики.

Пушкинский образ пальцев, просящихся к перу, просящегося к бумаге пера и текущих стихов:

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута тАФ и стихи свободно потекут.

тАФ повторен в стихотворении Бродского тАЬС видом на моретАЭ(1969):

И речь бежит из-под пера

не о грядущем, но о прошлом;

затем что автор этих строк,

чьей проницательности беркут

мог позавидовать, пророк,

который нынче опровергнут,

утратив жажду прорицать,

на лире пробует бряцать.

Пушкинский образ текущих из-под пера стихов подвергнут Бродским ироническому тАЬпереписываниютАЭ: из-под пера бежит речь, которая звучит, а не записывается. И потому высказывание тАЬречь бежит из-под ператАЭ является логически неправильным. Пушкинский образ как бы самоотрицается, взрывается изнутри. Соотнесенность с тАЬОсеньютАЭ устанавливается еще раньше, в первой строке: тАЭОктябрь. Море поутру / лежит щекой на волнорезетАЭ. Пушкинский текст начинался словами тАЬОктябрь уж наступилтАЭ. Упоминание о Черном море соотносит стихотворение Бродского (оно было написано в Коктебеле) с пушкинским тАЬК морютАЭ, посвященным также Черному морю и навеянным крымскими впечатлениями. Биографии двух поэтов в этом произведении Бродского оказываются соотнесенными.

Переписывание строк из тАЬОсенитАЭ соседствует с полемической метаморфозой, которой подвергся постоянный мотив пушкинской поэзии тАФ мотив пира, праздника жизни. Также полемически цитируется пушкинский тАЬПророктАЭ. Ироническое сравнение лирического героя с беркутом восходит, несомненно, к пушкинским строкам: тАЬОтверзлись вещие зеницы, / Как у испуганной орлицытАЭ.

Скрип перау Бродского (как и у Ходасевича, из поэзии которого автор тАЬПятой годовщины<..>тАЭ и тАЬЭклоги 4-ой<..>тАЬ заимствует этот образ) свидетельствует, что поэзия еще не поддалась, не уступила смерти. У Пушкина же скрип пера обозначает кропотливый, но бездарный труд бесталанного стихотворца: тАЬАрист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет / И, перьями скрипя, бумаги не жалееттАЭ(тАЬК другу стихотворцутАЭ).

Пушкинские слова о пере, просящемся к бумаге, повторены в стихотворении Бродского тАЬСтрофытАЭ (тАЬНаподобье стакана..тАЭ) (1978): тАЬбегство по бумаге ператАЭ. Иронически переиначены они в стихотворении тАЬПолонез: вариациятАЭ(1982): тАЬА как лампу зажжешь, хоть строчи донос / на себя в никуда, и перо тАФ уликатАЭ. Возвышенное слово тАЬстихитАЭ вытесняется низменным тАЬдоносомтАЭ.

Перекликается с пушкинской тАЬОсеньютАЭ и стихотворение тАЬКолыбельнаятАЭ (1964). Здесь упоминаются пальцы, лист и строки, но перо не упомянуто:

Зимний вечер лампу жжет

<..>

Белый лист и желтый свет

отмывают мозг от бед.

Опуская пальцы рук,

словно в таз, в бесшумный круг,

Лампа у Бродского соответствует камельку (камину) в пушкинской тАЬОсенитАЭ и этот образ, связанный с мотивом творчества, повторяется в нескольких стихотворениях. Лампа есть и в тАЬЭклоге 4-ой (зимней)тАЭ:

Так родится эклога. Взамен светила

загорается лампа: кириллица, грешным делом,

разбредаясь по прописи вкривь ли, вкось ли

знает больше, чем та сивилла,

о грядущем. О том, как чернеть на белом,

покуда белое есть, и после.

Заключительные строки пушкинской тАЬОсенитАЭ варьируются также в стихотворении тАЬОдной поэтессетАЭ(1965), но образа пера здесь также нет:

Служенье Муз чего-то там не терпит.

Зато само обычно так торопит,

что по рукам бежит священный трепет

и несомненна близость Божества. (I; 431)

тАЬСерьезнаятАЭ цитата из тАЬОсенитАЭ (тАЬпо рукам бежит священный трепеттАЭ) выдержана в романтическом стилевом ключе и потому более тАЬклассичнатАЭ, чем более прозаичная пушкинская строка тАЬпальцы просятся к перутАЭ. Она воспринимается как аллюзия не на конкретный, единичный текст, но на романтическую поэзию в целом. Эта реминисценция соседствует с шутливо переиначенной строкой из тАЬ19 октябрятАЭ (1825 г.). У Пушкина:

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты..

Стих тАЬСлуженье Муз чего-то там не терпиттАЭ должен свидетельствовать о забывании пушкинской строки лирическим героем. Но одновременно это и высказывание самого автора, подчеркивающее хрестоматийную известность пушкинского текста. Пушкинская строка для Бродского по существу уже не индивидуальное речение, но языковое клише. Читатель мгновенно восстанавливает правильный, исконный облик пушкинской строки и радуется легкому узнаванию слов, памятных с детства. Пушкинские тексты воспринимаются как знаки всей высокой классической поэзии. Такое восприятие реминисценций из тАЬОсенитАЭ и тАЬ19 октябрятАЭ (1825 г.) задает уже первая строка стихотворения Бродского тАЬОдной поэтессетАЭ: тАЬЯ заражен нормальным классицизмомтАЭ. тАЬКлассицизмтАЭ в этом стихотворении тАФ не стиль европейской литературы XVII и XVIII столетий, а синоним слова тАЬклассикатАЭ. Бродский не случайно обращается в этом стихотворении именно к тАЬОсенитАЭ и тАЬ19 октябрятАЭ (1825 г.): оба пушкинских произведения открываются описанием октябрьского дня, посеребренного инеем поля, деревьев, отряхивающих с ветвей багряную листву.

Список литературы

[1] Речь идет о князе Мышкине из романа Ф.М. Достоевского ВлИдиотВ», одном из персонажей тАЬШествиятАЭ. тАФ А. Р.

[2] Коготок тАФ реминисценция из пословицы тАЬКоготок увяз тАФ всей птичке пропастьтАЭ. Так выражен мотив гибельности поэтического дара. тАФ А. Р.

[3] Эта строка тАФ полемическая реплика в диалоге с Пушкиным тАФ автором стихотворения тАЬБрожу ли я вдоль улиц шумных..тАЭ. Пушкин, верный тАЬлюбви к родному пепелищу, любви к отеческим гробамтАЭ, признается: тАЬИ хоть бесчувственному телу / Равно повсюду истлевать, / Но ближе к милому пределу / Мне всё б хотелось почиватьтАЭ. Бродский, стоически твердо принимающий свою судьбу изгнанника и не питающий теплых чувств к родному краю, пишет о неизбежной смерти на чужбине. тАФ А. Р.

[4] Интересно, что пушкинские строки об одинокой встрече лицейского праздника в годовщину дня основания Лицея, осенью (стихотворение тАЬ19 октябрятАЭ 1825 года) Бродский перефразирует в тАЬзимнемтАЭ стихотворении тАЬСонеттАЭ (тАЬЯ снова слышу голос твой тоскливый..тАЭ, 1962), посвященном одинокому празднованию Нового года. При этом, если в тАЬ19 октябрятАЭ печаль сменяется радостью и воображение переносит лирического героя в круг друзей, то в тексте Бродского такое преображение исходной ситуации не происходит. В стихотворении Пушкина на зов не откликаются умершие друзья, а у Бродского тАФ лирический герой, и этот мотив приравнивает его к мертвецам. Пушкинский герой поднимает кубок на дружеском пиру, у героя Бродского вино течет мимо рта, по устам: тАЬТеперь и я встречаю новый год / на пустыре <..> а по устам бежит вино Тристана, / я в первый раз на зов не отвечаютАЭ.

[5] Образ скрипящего пера у Бродского восходит также и к поэзии Ходасевича (к тАЬВот из-за туч озолотило..тАЭ и другим стихотворениям). Об этом тАФ в главе тАЬСкрипи, мое перо..тАЭ: Реминисценции из стихотворений Пушкина и Ходасевича в поэзии БродскоготАЭ.

Вместе с этим смотрят:

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.

"Вальдшнепи" Миколи Хвильового. Проблеми iнтерпретацii й iнтертекстуального прочитання