Семантика образа степи в прозе Чехова

Криницын А.Б.

По свидетельству М.П. Чехова, рассказ ВлСчастьеВ» был написан под воздействием воспоминаний о няне Чеховых, в молодости тАФ крепостной, которая любила говорить о Влтаинственном, необыкновенном, страшном, поэтическомВ». [i]

Всякий раз картина степи складывается из одних и тех же деталей: пахучие пестрые травы, необозримость пространства и неба над ним, возвышающиеся курганы и ветряные мельницы, быстрые смены в состоянии природы (переход от туманной ночи к солнечному утру и невыносимой духоте дня, от зноя к грозе), кружащиеся ястребы и тишина, оттеняемая неясными звуками вдалеке (звук сорвавшейся в шахтах бадьи в ВлСчастьеВ», неумолчный гул телеграфных проводов в ВлОгняхВ», крики всевозможных птиц в ВлСтепиВ», далекий гром в ВлПеченегеВ»).

Как большинство пейзажей у Чехова, степь тАФ тоже Влландшафт настроенияВ», который своей мрачной или, наоборот, оживленной атмосферой наталкивает героев на неожиданные философские выводы о смысле жизни и его собственной судьбе. Будучи фоном действия чеховских рассказов и повестей, степь неизменно вырастает в них до целостного образа, наполняющегося глубоким философским содержанием. Поэтому настроения и философские раздумья героев при созерцании степи становятся устойчивыми компонентами ее образа в произведении. Они сводятся к двум доминантам: 1) восхищению богатством и роскошной красотой природы, рождающему у героев неодолимую жажду жизни, и 2) ощущению потерянности в томительной бесконечности степи, холодной и равнодушной к человеку: [ii]

ВлНи в ленивом полете этих долговечных птиц, ни в утре, которое повторяется аккуратно каждые сутки, ни в безграничности степи тАФ ни в чем не видно было смыслаВ» (ВлСчастьеВ» - 6, 216).

ВлВы знаете, когда грустно настроенный человек остается один на один с морем или вообще с ландшафтом, который кажется ему грандиозным, то почему-то к его грусти всегда примешивается уверенность, что он проживет и погибнет в безвестности..В» (ВлОгниВ» - 7, 113).

ВлГромадные пространства, длинные зимы, однообразие и скука жизни вселяют сознание беспомощности, положение кажется безнадежным, и ничего не хочется делать тАФ все бесполезноВ» (ВлВ родном углуВ» - 9, 322; курсив в чеховских цитатах здесь и далее везде мой тАФ А.К.).

Прочие важные смысловые составляющие удобно вычленить при рассмотрении семантики образа степи конкретно в каждом из названных произведений.

В рассказе ВлСчастьеВ» (1887) образ степи предстает перед нами необыкновенно романтическим. Степь уводит мысли героев в далекое прошлое, во времена кочевников, ведших некогда между собой бесчисленные войны, о которых напоминают теперь возвышающиеся повсюду вековые печальные курганы:

В синеватой дали, где последний видимый холм сливался с туманом, ничто не шевелилось; сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они всё еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собойВ» (6, 216).

ВлСтепная тайнаВ», которую прячут под собой курганы тАФ это золотые клады древних времен, символизирующие в рассказе человеческое счастье вообще: ВлЕсть счастье, а что с него толку, если оно в земле зарыть? Так и пропадет добро задаромтАж А ведь счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа!В» (6, 214). Клады остались и со времени не столь отдаленных исторических событий, докатывавшихся и проносившихся через степь: один зарыли разбойники, ограбившие караван с золотом для Петра I, строившего в Воронеже флот; другой припрятали донские казаки, не желая отдавать добычу, захваченную во время Отечественной войны. Так степь наполняется историческими ассоциациями, а на зарытые клады ложится печать запретности и греховности из-за их преступного происхождения.

Итак, равнодушная к человеку степь таит в себе его счастье, которое, однако, никогда не дастся ему в руки (клады ВлзаговореныВ»). Его лишены одинаково и молодой чебан Санька, и восьмидесятилетний старик, уже кончающий свой жизненный путь. В целом же степная жизнь предстает бесплодной из-за своей выключенности из времени. Бескрайняя степь порождает у людей ВловечьиВ» мысли тАФ Влдлительные, тягучие, вызываемые представлениями только о широкой степи и небеВ» и которые Влугнетали их самих до бесчувствияВ» (6, 211).

Лишь вдали виднеется другая жизнь:

Солнце еще не взошло, но уже были видны все курганы и далекая, похожая на облако Саур-Могила с остроконечной верхушкой. Если взобраться на эту Могилу, то с нее видна равнина, такая же ровная и безграничная, как небо, <..> а дальнозоркий калмык увидит даже город и поезда железных дорог. Только отсюда и видно, что на этом свете, кроме молчаливой степи и вековых курганов, есть другая жизнь, которой нет дела до зарытого счастья и овечьих мыслейВ» (6, 217).

Интересно, что новая жизнь видна только с высоты самой древней могилы и только Влдругу степейВ» калмыку. Тот же могильный курган будет упомянут и в рассказе 1897 г. ВлВ родном углуВ»: ВлтАж в сумерках говорили о шахтах, о кладах, зарытых когда- то в степи, о Саур-могилетАж Во время разговора в позднее время, случалось, вдруг доносилось Влка-ра-у-ул!В». Это пьяный шел или грабили кого-нибудь по соседству в шахтахВ». (9, 318).

В повести ВлСтепьВ» (1888) образ Влширокой, бесконечной равнины, перехваченной цепью холмовВ»(7, 16) находится в самом центре читательского внимания. Новым, привнесенным Чеховым в этот образ, здесь оказываются гоголевские аллюзии, например в описании брички и дороги. Кроме того, рисуя степной ландшафт, Чехов постоянно прибегает к обычно нехарактерному для него восторженному, поэтическому пафосу гоголевских лирических отступлений, а местами почти буквально следует тексту ВлМертвых душВ»: ВлЧто-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дорогитАж шириною в несколько десятков сажен своим простором она возбудила в Егорушке недоумение и навела его на сказочные мысли. Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно в самом деле подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди вроде Ильи Муромца и Соловья Разбойника и что еще не вымерли богатырские кониВ» (7, 48;). Появляется и Влпесня тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва уловимая слухомВ» которая Влслышалась то справа, то слева, то сверху, то из-под земли, точно над степью носился невидимый дух и пелВ» (7, 24); ВлтАж лиловая даль, бывшая до сих пор неподвижною, закачалась и вместе с небом понеслась куда-то еще дальшетАж она потянула за собою бурую траву, осоку, и Егорушка понесся с необычайною быстротою за убегавшею далью. Какая-то сила бесшумно влекла его куда- то, а за ним вдогонку неслись зной и томительная песняВ» (7, 26; курсив везде мой тАФ А.К.).

(Ср. у Гоголя: ВлОткрыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моейтАжВ»).

По приведенным примерам видно, что Чехов заимствует у Гоголя не столько описания собственно степи (красочные зарисовки степи в ВлТарасе БульбыВ» пересекаются с чеховской ВлСтепьюВ» только описанием степных птиц, а из ВлИвана Федоровича ШпонькитАжВ» могла быть позаимствована только ветряная мельница как постоянный элемент степного пейзажа), сколько дорожные картины из лирических отступлений ВлМертвых душВ». Эти соответствия обогащают образ степи целым комплексом ассоциаций с гоголевским образом Руси как таковой, что делает его романтически всеобъемлющим. Местами степь приобретает даже сказочно-фантастический черты, будучи показана через восприятие мальчика Егорушки: ВлШирокие тени ходят по равнине, как облака по небу, а в непонятной далитАж высятся и громоздятся друг на друга причудливые образытАжВ» (7, 46).

Однако степь сохраняет также типические черты, проходящие через все чеховское творчество и намеченные уже в ВлСчастьеВ». Это и бесконечное однообразие: ВлХолмов уже не было, а всюду, куда ни взглянешь, тянулась без конца бурая, невеселая равнина; кой-где на ней высились небольшие курганы и летали вчерашние грачиВ» (7, 48), и иллюзия замедления и остановки времени, причем время реальное растворяется в огромности времени исторического: путешествующим по степи кажется, точно Влбричка ехала назад, а не дальше, путники видели то же самое, что и до полудняВ» (7, 28), ВлтАж время тянулось бесконечно, точно и оно застыло и остановилось. Казалось, что с утра прошло уже сто леттАж Не хотел ли Бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки на одном месте?В» (7, 25-26). Этим предопределена и связь степи с исторической древностью: ВлПопадается на пути молчаливый старик курган или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, <..> и мало-помалу на память приходят степные легендыВ»(7, 46). Фигуры пастухов в степи кажутся сошедшими со страниц Библии: ВлСтарик чебан, оборванный и босой <..> тАФ совсем ветхозаветная фигура тАФ унял собак и, снявши шапку, подошел к бричкеВ» (7, 19). При виде широчайшей дороги Егорушка воображает себе Влштук шесть высоких, рядом скачущих колесниц, вроде тех, какие он видывал на рисунках в Священной истории <..> И как бы эти фигуры были к лицу степи и дороге, если бы они существовали!В» (7, 48). Погруженность в далекое прошлое придает степи таинственность: Влвсе представляется не тем, что оно естьВ» (7, 45).[iii]; ВлНаправо темнели холмы, которые, казалось, заслоняли собой что-то неведомое и страшноетАжВ» (7, 45). Неотъемлемы также от образа степи страшные рассказы о разбойниках и убийствах. У самой дороги возвышаются одинокие кресты тАФ в память о свершившемся здесь злодеянии. Так продолжается тема жестокости степных людей, восходящей к вольным и буйным нравам степных кочевников. Степь даже притягивает к себе жестоких людей. Мы встречаем на страницах повести мрачного буяна Дымова, из озорства убивающего ужа. (Именно в степь собирается убежать Мерик из другого рассказа тАФ ВлВорыВ», после того как он убьет старуху с дочкой и завладеет их деньгами).

Сохраняет образ степи и все те же философские коннотации, в к которым неизбежно приводит каждое развернутое описание: ВлИ тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицытАж начинает чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной, суровой родине, и хочется лететь над степью вместе с ночной птицейВ». Но столь же неожиданно автор переходит в ВлминорныйВ» тон: ВлИ в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца, певца!В» (7, 46).[iv]

Далее по ходу повести восторженные ноты могут смениться мрачными раздумьями о непонятности жизни и неизбежности смерти: ВлКогда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены <..> приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной..В» (7, 65-66).

Итак, степь в повести представляется одновременно и неисчерпаемой в своем многообразии (по разбросанным в ней людским судьбам, и по бесчисленным сменам состояний в природе и, соответственно, в душе воспринимающих ее героев), но также и утомительно однообразной. На наш взгляд, эти два модуса восприятия жизни тАФ удручающего, обессмысливающего всё однообразия и нескончаемой прелести и новизны тАФ лежат в основе чуть ли не всего художественного мировосприятия Чехова. В письме Чехова 1888 года, в котором он рассуждает о возможном продолжении повести и трагическом будущем Егорушки, прямо говорится о влиянии родного ландшафта на сознание русского человека, которому свойственны, с одной стороны, Влстрастная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности <..> бедность знаний рядом с широким полетом мысли; с другой тАФ необъятная равнина, суровый климат, серый, тяжелый народ со своей тяжелой, холодной историейВ» (из письма Д.В. Григоровичу от 5 февр. 1888 г. тАФ П 2, 190). Так образ степи опять оказывается амбивалентным.

Центральной в повести является и тема счастья, как и в предыдущем рассказе. Егорушка понимает из разговоров, что Влу всех его новых знакомых, несмотря на разницу лет и характеров, было одно общее, делавшее их похожими друг на друга: все они были люди с прекрасным прошлым и с очень нехорошим настоящимВ»(7, 64). Свое пребывание в степи герои рассматривают как вынужденное следствие постигшей их плачевной перемены в судьбе. Но в повести выводится и человек, по-настоящему счастливый (в этом также сказывается ее романтизм): в степи бродит Константин, женившийся по страстной любви, который, не в силах вынести один доставшегося ему счастья, ходит и всем рассказывает о нем. Остальными героями это воспринимается как чудо, невозможное для них самих: ВлВсе теперь отлично понимали, что это был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. <..> При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумалисьВ» (7, 77).

Есть в степи и человек, чувствующий себя ее хозяином тАФ Варламов: ВлКак ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степьюВ» (7, 80). Егорушке он также представляется высшим и непостижимым существом.

Однако присутствуют в степном пейзаже и реалии, связывающие его с современностью. Это тАФ уходящая вдаль цепь телеграфных столбов, которая получит особое символическое значение в следующей ВлстепнойВ» повести Чехова соединяюттАФ ВлОгниВ» (1888).

В этом рассказе степь опять оказывается богата аллюзиями из древней истории: ВлЗнаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. <..> Воображение мое спешило нарисовать палатки, странных людей, их одежду, доспехи..В» (7, 107). Одновременно строительный беспорядок на постройке железной дороги Влпридавал земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса <..> силуэты людей и стройные телеграфные столбы <..> портили ансамбль картины и казались не от мира сегоВ».

Среди этого хаоса созидается новый порядок. Люди уподабливаются творцам нового мира из хаоса. Построенная насыпь, которая стоит миллионы, сравнивается технократом Ананьевым с Монбланом, а затем даже Арарат-горой, в чем тоже сказывается влияние степи: Вл Экая благодать, господи! тАФ вздохнул Ананьев. тАФ Столько простора и красоты, что хоть отбавляй! какова насыпь-то! Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан! <..> Небось приятно поглядеть на дела рук своих? В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как все это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и тАФ закипит машина!В» (7, 106).

Интересно заметить, что Ананьев употребляет слово ВлмашинаВ» в значении ВлжизньВ». Итак, человек должен создать новую жизнь в степи и отнять у нее сокрытое в ней счастье. Однако тут же сделанная насыпь уподабливается древним курганам, поскольку повествователю кажется, что под ней тоже зарыта некая важная тайна: ВлОгни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки..В». Так сами плоды цивилизации в степи отчуждаются от людей и становятся носителями степной тайны, как когда-то произошло и с курганами тАФ тоже некогда творениями рук человеческих, а теперь неотъемлемой частью степи.

Ландшафт порождает в студенте фон Штенберге типично ВлстепныеВ» мысли о потерянности человеческой жизни и всех человеческих дел в бесконечности тысячелетий, которые проходят перед мысленным взором всякого, созерцающего степь: ВлДа, тАФ пробормотал студент в раздумье. тАФ Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжелого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно!В» (7, 107).

Ананьев горячо возражает ему, говоря о бесплодности и вредности таких мыслей, которые в конечном счете приводят человека к апатии и безответственности за свои поступки, и в доказательство рассказывает о том, как такие же мысли (навеянные созерцанием моря), привели его к безнравственному поступку тАФ обману Кисочки.

Впечатление от степи сравнивается в этом рассказе с настроением при созерцании моря, от которого тоже родится ощущение Влстрашного одиночества, когда вам кажется, что во всей вселенной, темной и бесформенной, существуете только вы одинВ»(9,125). (Ср. В ВлСтепиВ»: ВлО необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна. Оно страшно, красиво и ласковотАжВ» - 7, 46). Но при восприятии моря преобладает чувство Влгордое, демоническое, доступное только русским людям, у которых мысли и ощущения так же широки, безграничны и суровы, как их равнины, леса, снега <..> А рядом с этим ощущением мысли о бесцельной жизни, о смерти, о загробных потемкахтАж мысли не стоят гроша медного, но выражение лица должно быть прекраснотАжВ» (7, 126). Море тАФ традиционный образ для байронического романтизма, который здесь осуждается героем, как Влгордая и демоническаяВ» позиция. Впечатление от степи гораздо глубже и важнее для русского человека, поскольку в ее лице он соприкасается не только с миром природы, но и с первоистоками своего этноса.

Далее по ходу рассказа выясняется, что Ананьев, отрицая пессимизм студента, не может противопоставить ему никакой положительной философии, кроме радости созидателя цивилизации, разрушающего обаяние древней степи, которое подавляет ум, тягучее степное время и ужас перед всепоглощающей вечностью. Но эти его мысли тоже теряются в бесконечности степи. Глядя на огни, убегающие в ночную даль (ВлИ свет во тьме светит, и тьма не объяла егоВ» Ио. I, 5), Ананьев признается в неразрешимости стоящих перед ним философских вопросов. Он убежден лишь в необходимости поиска: ВлБарону эти огни напоминают амалекитян, а мне кажется, что они похожи на человеческие мысли.. 3наете, мысли каждого отдельного человека тоже вот таким образом разбросаны в беспорядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то тАФ далеко за старостью..В»(7,138).

На следующее утро одного вида огромной серой равнины оказывается достаточно, чтобы Влстепные мыслиВ» возобладали и в душе повествователя: ВлА когда я ударил по лошади и поскакал вдоль линии и когда немного погодя я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: ВлДа, ничего не поймешь на этом свете!В» Стало восходить солнце..В»(7, 140).

Раньше, в рассказе ВлСчастьеВ» фигурировал образ Влдлительных, тягучихВ» овечьих мыслей, вызываемых Влпредставлениями только о широкой степи и небеВ». Теперь цивилизующая человеческая мысль хочет пронзить насквозь степь своими огнями. Но степь возвращает и человеческую мысль на свои кругитАж

В рассказе ВлКрасавицыВ» (1888) описывается неожиданная встреча путешествующего по степи героя с двумя необыкновенными красавицами (армянкой и русской). Эти мимолетные встречи поражают героя и вызывают Влне восторг и наслаждениеВ», а ВлстраннуюВ», Влнеопределенную, смутную, как сонВ», грусть, как будто он потерял Влчто-то важное и нужное в жизни, чего уж больше никогда не найдетВ» (7, 161-162). Те же ощущения вызывает вид красоты и у других проезжающих, как будто им на миг показалось недоступное счастье, затерянное в пространстве и никем по достоинству не оцененное посреди безлюдных просторов. В повести ВлСтепьВ» также было изображено на миг мелькнувшее перед Егорушкой видение прекрасной княгини Драницкой, увиденное им в полусне, как некий наполовину фантастический образ, оставивший навсегда в его душе неизгладимое воспоминание. Таким образом, красота как одна из экзистенциальных основ жизни тоже оказывается присущей у Чехова с хронотопу степи.

В поздних рассказах степная жизнь показывается несколько с другой стороны. Степь завораживает и пленяет, пока человек путешествует, едет по ней. Если же он там живет, отрезанный от цивилизованного мира, то она огрубляет и ожесточает его. Рассказ ВлПеченегВ» (1897) весь построен на аллюзиях с древней историей, но теперь древность приобретает резко отрицательную коннотацию. Тот, кто, подобно Жмухину, безвыездно пребывает в степи, тАФ ВлдичаетВ», становится невежественен и жесток, как древние степные кочевники-печенеги. Новоявленный Влазиат-варварВ» Жмухин буквально уничтожает свою жену, Влне считая ее за человекаВ». В рассказе помещены три примера жестокости тАУ о высеченной вдове-княгине, до смерти избиваемом приказчике и вырытой паршивой шкуре, третий из которых совершен сыновьями Жмухина, растущими еще более дикими и бесчеловечными, чем он сам. По логике рассказа, лишь цивилизация спасает человека от черствости.

Сама же степь по-прежнему прекрасна, живет своей загадочной жизнью: ВлНаправо далеко видна степь, над нею тихо горят звезды тАФ и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь в глубокую пропасть; а налево над степью навалились одна на другую тяжелые грозовые тучи, черные, как сажа; края их освещены луной, и кажется, что там горы с белым снегом на вершинах, темные леса, море; вспыхивает молния, доносится тихий гром, и кажется, что в горах идет сражениетАжВ» (8; 237).

Итогом осмысления образа степи в чеховском творчестве можно счесть рассказ ВлВ родном углуВ» (1897). В степь уже проникла цивилизация, по ней проложена железная дорога. Но сойдя с нее, по-прежнему растворяешься в степных просторах. Ничего не изменилось в ее ландшафте: ВлСтепь, степь тАФ и больше ничего; вдали старый курган или ветряктАжВ»(9, 313). Степь сохраняет свое обаяние для возвращающейся в нее Веры: ВлКак здесь просторно, как свободно; ей, здоровой, умной, красивой, молодой тАФ ей было только двадцать три года, тАФ недоставало только этого простора и свободыВ» (9, 313). Подчиняясь степному временному измерению, героиня Влзабыла о прошломВ», о котором больше Влне хочется думатьВ».

Здесь живут тоже ВлпеченегиВ»: дедушка Веры, всю жизнь страшно жестоко обращался с челядью (Вл ''двадцать пять горячих! Розог!'' а теперь присмирел и не слыхать его. И то сказать, не те времена теперь, душечка; бить нельзятАж приказчик, случается, бьет, а я нет. Бог с ними! И дедушка твой, по старой памяти, иной раз замахнется палкой, но бить не бьетВ».

Однако смягчение нравов тАФ только внешнее. Скука степной жизни все равно приводит к нравственной деградации. В ужасе Вера чувствует свою беспомощность перед степью: Вл.. сделать так, чтобы дедушка не замахивался палкой, но тАФ какая польза? Это все равно, что в степи, которой конца не видно, убить одну мышь или одну змею. Громадные пространства, длинные зимы, однообразие и скука жизни вселяют сознание беспомощности, положение кажется безнадежным, и ничего не хочется делать тАФ все бесполезноВ»(9, 322). Но когда Вера неожиданно опускается сама до бессмысленного гнева, ни за что накричав на безответную служанку Алену и приказав бить ее розгами, она пугается самой себя и решает жить по-новому, выйти замуж и попробовать слиться со степной природой, не подражая степным нравам:

ВлИ опять ушла в поле. И, идя куда глаза глядят, она решила, что, выйдя замуж, она будет делать все, что делают другие женщины ее круга; тАж и не будет ждать лучшейтАж ведь лучшей и не бывает! Прекрасная природа, грезы, музыка говорят одно, а действительная жизнь другое. Очевидно, счастие и правда существуют где-то вне жизни тАж надо не жить, надо слиться в одно с этой роскошной степью, безграничной и равнодушной, как вечность, с ее цветами, курганами и далью, и тогда будет хорошотАжВ»(9, 324).

Итак, в степи нужно прежде всего отказаться от личного счастья и слиться с вечностью степи, усвоив себе ее равнодушие к единичной человеческой жизни

Подведем окончательные итоги. степь в чеховском творчестве тАФ всеохватна, как сама жизнь человеческая, неисчерпаемая в своей полноте (она вбирает в себя и море, и небо, и бури, и человеческую историю с войнами (каменные бабы, курганы), и вольную разбойную жизнь, она прячет в себе и человеческое счастье в виде кладов и удивительных красавиц тАФ все ценности жизни, которые Чехов утверждал всем своим творчеством тАФ Влторжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизниВ» (ср. Эту цитату из ВлСтепиВ» с финалом рассказа ВлСтудентВ») тАФ но они недоступны, не даются человеку, он не может овладеть ими, как не даются ему заговоренные клады. Поэтому в степи все отзывается человеку тоской и одиночеством, Влтоскливым, безнадежным призывомВ». Современный человек отчужден от истоков и корней своей собственной жизни и пытается заменить их цивилизацией, ВлокультуривВ» и саму степь, вырвать у ней тайну своей жизни и своего счастья. И Чехов верит в прогресс, в возможность и необходимость этого движения, ибо возврата к прошлому нет, у современных ВлстепныхВ» людей осталась только ВлпервобытнаяВ» жестокость без первобытной цельности.

Но для самих ВлцивилизаторовВ», строителей будущего, подлинная жизнь и счастье еще долго, на протяжении многих поколений будут только романтическим сном.

Список литературы

[i] Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты, М. 1923. С. 14.

[ii] О ВлравнодушииВ» природы у Чехова см. у P. Thiergen: Zum Begriff ВлGleichgultigkeitВл bei Cechov // Fnton P. Cechov ?? Philosophische und religiose Dimensionen im Leben und im Werk. Munchen 1997. S. 26-27.

[iii] Ср. с местом из гоголевского ВлНевского проспектаВ»: ВлВсе обман, все мечта, все не то, чем кажетсяВ».

[iv] Интонация последнего восклицания тоже чисто гоголевская. Ср.: ВлРусь! Русь! Вижу тебя..В»

Вместе с этим смотрят:

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.

"Вальдшнепи" Миколи Хвильового. Проблеми iнтерпретацii й iнтертекстуального прочитання