Персонажи ВлМертвых душВ» в творческом восприятии А.Ремизова

Ничипоров И. Б.

Книга А.М.Ремизова ВлОгонь вещейВ» (1954) являет одну из вершин художественной эссеистики Серебряного века и обращена к постижению сновидческих глубин в мироощущении творцов и персонажей классической литературы. Это действительно Влуникальное ВлгипнологическоеВ» исследование русской литературыВ»[i], где наблюдаются Влборьба с ВлдневнымВ» (бодрственным) сознанием, возникновение образа человека в произведении через язык, систему знаков, наконец, скитания разрозненных персонажейтАж в поисках автора, их объединяющего и объясняющегоВ»[ii].

Фигура Гоголя тАУ ключевая, основополагающая в произведении: ее осмысление предшествует исследованию художественных миров не только Тургенева, Достоевского, но даже и Пушкина, ибо, по убеждению автора, Влс Пушкина все начинается, а пошло от ГоголяВ»[iii].

Общий подход к пониманию созданной Гоголем художественной реальности обусловлен у Ремизова восприятием всего творчества писателя как Влряда сновидений с пробуждениямиВ», поскольку Влвсякое творчество воспроизводит память; память раскрывается во снеВ». Его творческая эволюция видится здесь в качестве Влперехода в другой глубокий круг сновиденийтАж в другие потайные круги своего заповедного судьбой снаВ», как прорыв к познанию Влреальности неосязаемого мираВ».

Главным путем претворения авторского ВляВ» в художественном тексте становится, по Ремизову, персонажный мир произведения, объективирующий субъективные глубины творческой индивидуальности и являющийся не Влописанием кого-то, а непрямой формой исповеди: пишут только о себе с себяВ». Историко-литературное обоснование этой интуиции уже с самого начала выводит Ремизова к интерпретации образов героев гоголевской поэмы: ВлГоголь в каждом своем сне воплощается в человека, и венец его воплощений: Павел Иванович Чичиков тАУ край человеческого его нечеловеческой природыВ». Далее проникновение в загадки персонажей ВлМертвых душВ» станет одним из смысловых центров и лейтмотивов всего ВлгоголевскогоВ» сюжета книги.

Исходный посыл при рассмотрении центральных героев поэмы заключен Ремизовым в их оригинальной группировке по принципу двух ВлтроекВ». ВлВоздушнуюВ» тройку образуют Ноздрев, Чичиков, Манилов, а тройку ВлхозяйственнуюВ» тАУ Коробочка, Плюшкин и Собакевич.

ВлХозяйственнаяВ» тройка объединяет героев-хозяев и в целом раскрывается Ремизовым достаточно эскизно. Вступая в диалог с образным миром Гоголя, эссеист выстраивает собственный, уже вторичный ассоциативный ряд, основанный на триединстве Влпаутины, берлоги, гнездаВ», ибо Коробочка предстает существом Влптичьей породыВ», Плюшкин в обличии ВлпаукаВ», Собакевич тАУ ВлмедведяВ». Зловещий образ того, как ВлхозяйственнаяВ» тройка Влмчится в пропастьВ», подкрепляется глубоким постижением трагедии Плюшкина, которая из бытовой, психологической плоскости переводится в сферу мистическую. Пресловутые плюшкинские ВлвещиВ» восприняты Ремизовым как одушевленные субстанции, инварианты человеческого ВляВ», проходящие через сокрытые от поверхностного взгляда циклы существования и обреченные, подобно всякой земной материи, на конечный распад и ВлсгораниеВ». Именно этот Влогонь вещейВ» составляет в логике ремизовских построений сущностную подоплеку как личной, так и семейной драмы персонажа: ВлИ вещи тАУ вещи растут по часам тАУ стали разрушаться. И не потому, что умерла говорливая жена и убежала дочь с штабс-ротмистом, для хозяина семья вещи, а семья за вещами. Наступил конечный срок росту вещам, почему? А стало быть, час наступил, и началось распадение в пыль. Вещи сгорели. Хозяин на пожарищетАж Так кончается всякое хозяйство: пожар возникает из самой природы вещей, поджигателей не было, и не будетВ».

Особенно подробно исследованы Ремизовым персонажи из первой тАУ ВлвоздушнойВ» тАУ тройки, подчас в утрированном виде воплощающие грани душевных, умственных исканий человеческого ВляВ»: желание ВлсовершенстваВ» (Ноздрев) тАУ Влполнота жизниВ» (Чичиков) тАУ Влчистая мысльВ» (Манилов). Общее соотношение между внутренними мирами данных персонажей сопряжено с пониманием Манилова и Ноздрева как героев, которые олицетворяют порыв человеческой души к абсолюту: Влприродная чистота мысли и чистое сердцеВ» у первого и выражаемый обилием гипербол Влнеобузданный задор совершенстваВ» у второго. Срединное положение в этой тройке занимает Чичиков как Влсредний нормальный человектАж прогнанный Богом из рая АдамВ», что неизбывно балансирует между исходящим от фрака Влотблеском адского пламениВ» и Влвдохновенной мыслью о воскрешении мертвыхВ». Уже на стадии предварительных характеристик героев ремизовский текст генерирует мощную энергию неожиданных ассоциативных сцеплений (Влтройка-взблеск и осияние грунтовых потемков жизниВ»), ложащихся в основу пространно-замысловатых, местами созвучных интонации неторопливого рассказывания синтаксических периодов: ВлНо Манилов тАУ с природною чистотою мысли и чистым сердцем тАУ Чичиков выкрутится тАУ Манилов кончит плохотАж Тоже и Ноздрев тАУ незавидный конец: его необузданный задор совершенства тАУ гиперболы тАУ непременно свернут себе шеютАжВ».

Детализированный портрет Ноздрева создается в ряде главок с выразительными названиями (ВлМордашВ», ВлСубтильный суперфлюВ», ВлПули льетВ» и др.) и построен у Ремизова на оригинальном совмещении элементов ВлобъективногоВ» изображения и комментирования черт характера; монтажа речевых самовыражений героя, толкующего о ВлподлецахВ», ВлскрягахВ», ВлдряниВ», ВлмошенникахВ», и занимающей первостепенное место ВлисповедиВ» самого персонажа, которая берет свое начало в недрах прапамяти, мифологизированных представлений о собственном происхождении: ВлТак мне и осталось на всю жизнь: всякую дрянь пощупать рукой, да еще и понюхай. За то и окрестили меня НоздревВ». Подобная намеренная субъективация повествования вводит книгу Ремизова в общий контекст модернистской критики Серебряного века и ассоциируется, в частности, с творческими экспериментами И.Анненского, увенчавшего статью ВлЮмор ЛермонтоваВ» выразительным философским монологом Влот лицаВ» Печорина[iv].

Подмечая яркость мировосприятия персонажа (ВлМир его цветнойтАжВ»), Ремизов конструирует миф о глубинном антиномизме Ноздрева, падшая натура которого Влодержима демоном совершенства с замысловатым именем субтильный суперфлюВ» и жаждет через бичевание окружающих (Влодин из всех понялВ» мелочность души), через панибратское обращение с первым встречным отыскать незамутненное совершенство и всецело довериться ему: ВлЯ с нескольких слов перехожу на ты: я поверил! тАУ я хочу совершенства не только в вещах, но и в человекетАж Его надо только приласкать, и он пойдет за вами, хотя на край светатАж Он дрянь при всем своем желании совершенства. Он это хорошо знает и скажет себе тайно, но слышать от другого про себя ВлдряньВ» ему невыносимо, готов кусатьсяВ». Средством обнаружения этой тайной уязвленности человеческой души становится, по Ремизову, сновидение героя, к которому автор эссе возвращается дважды, подбирая таким образом ключ к пониманию данного характера. Сон Ноздрева о том, как он был высечен кутилами Поцелуевым и Кувшинниковым тАУ теми Влединственными, с кем считается НоздревВ», трактуется здесь как ирония Провидения над неуемной Влзащитой своей мечты суперфлюВ», как тайное предзнаменование неотвратимого возмездия: ВлВедьмы-блохи напустились на благовоспитанные части тела Ноздрева слепо тАУ судьбой, чтоб вызвать этот вещий и карающий сонВ».

Главки ВлХер-сонский помещикВ», ВлМышьВ», ВлВоскрешение мертвыхВ» и др. обращены к постижению образа Чичикова, определенный универсализм которого Ремизов отмечает едва ли не в самом начале, вглядываясь во внутреннюю форму этой фамилии: ВлВсе мы Чичиковы тАУ цветы земли (ВлчичекВ» по-турецки ВлцветокВ») тАУ кому же из нас не охота жить по-человеческитАж Ведь это мой и ваш задор тАУ ЧичиковВ».

Как и в случае с Ноздревым, чрезвычайно весомой оказывается в этой части эссе тенденция к мифопоэтической интерпретации гоголевского текста, к ВлвторичнойВ» мифологизации как характера героя, так и обстоятельств его жизненного пути, которые подчас ВлрасшифровываютсяВ» посредством обращения к области сновидений. Припоминание того, что накануне приезда Чичикова Коробочке Влприснился чертВ», служит импульсом к распознаванию мистической подосновы этой фигуры, видению того, как Влв ВлМертвых душахВ» Гоголь продолжает легенду ВлКрасной свиткиВ»: черт за какое-то доброе дело был выгнан из пекла на землюВ».

ВлОбъективно-биографическомуВ» повествованию о Чичикове у Ремизова неслучайно предшествуют фрагменты, где рассказ вновь выстраивается от имени самого героя, что способствует обогащению образного ряда, приоткрывает сложную динамику отношений персонажа не только с породившим его автором, но и с читателем; предвосхищает магистральный вектор личностного развития Чичикова: ВлМоя опрятность сквознаятАж Гоголь называет меня подлецомтАж Мне нечего гоняться за правдой, как за мясистой белугойтАж Что вы на меня так взъелись?. Мертвые тАУ мечта тАУ осязательно войдут в круг моей жизниВ».

В ходе ВлпрочтенияВ» биографии героя фокус авторского зрения смещается с событийной канвы на внешне малозначащие предметные подробности, которые подвергаются символизации, расширительному толкованию и образуют стержень этого жизненного пути. Так, экспозиционным в главе ВлПодпольеВ» становится мотив пробежавшей мыши (ВлЖизнь его начинается с мыши, мышь толкнула его мысльВ»), из которого первоначально рождается изображение познанной героем с детства бытовой неустроенности (Влпробегала мышь на водопойВ»), а позднее тАУ разрастается целостный символический сюжет. Усилия Чичикова по дрессировке мыши, явившие Влудавшийся опыт над приручением неприручаемогоВ», проецируются на коллизии его последующих жизненных встреч и отношений с учителем, различного рода начальниками, которые подчас становились, впрочем, ВлалмазнымиВ», ВлиспанскимиВ» мышами, способными Влне то что из-под рук уйти, а и укуситьВ». Иногда же внешняя подробность осмысляется Ремизовым в качестве детали, символически ВлопережающейВ» ход жизненного пути героя и высвечивающей его сердцевину, тАУ как, например, падение тележки в яму при первом въезде Павлушки в город стало Влпрообразом житейского моря тАУ переломанной доли ЧичиковаВ».

От бытового измерения жизни персонажа внимание автора эссе нацеливается на познание скрытых бытийных смыслов, приоткрывающих ВлпросветыВ» иного мира. А потому глубинной подоплекой чичиковского Влвдохновенного мошенничестваВ» осознана духовная, ВлжизнетворческаяВ» по своему существу идея Влвоскрешения мертвыхВ», к которому необходимо прорваться Влсквозь семь лет исступленного мытарстваВ» и которое следует воплотить в реальности земного мира, тем самым эту реальность пересоздав: ВлЧичиков мечтал о устройстве мертвых воскрешенных им душ, как Манилов о живых, устраивая в воображении на призрачном мосту лавки с необходимым товаром для крестьян. Деревню для воскрешенных он назовет Чичкино по отцовскому имени по неисправленному писарем Чичиков, как в честь своего ангела, сельцо Павлово, Воскресенское тожВ». Преображающий душу прорыв к инобытию Ремизов выявляет также в знаменитом эпизоде взволнованного созерцания Чичиковым губернаторской дочки на городском балу: ВлОбраз Мадонны тАУ перед Чичиковым на балу тАУ проблеск в другой бесстрастный мир, где нечем сгорать, а только светить и светиться, и нет бескорыстной чистой подлости корыстолюбивого человека перед властьюВ».

Попытка приближения к иной действительности усматривается автором эссе и в мечтательности Манилова, что запечатлено заголовком посвященной ему главки: ВлСквозь пепельно-синий дурман. МаниловВ». Примечателен по форме и содержанию прямой спор Ремизова с гоголевским суждением о характере Манилова, якобы лишенном ВлзадораВ»: ВлНиколай Васильевич! А маниловское ВлпарениеВ» то, что назовется маниловщинойтАж И ВлдоверчивостьВ»тАж и эта его человечность, это ль не задор?В». ВлАпологетическиВ» направленная авторская мысль позволяет распознать в Ноздреве и Манилове общую, лишь внешне по-разному выраженную драму взыскания подлинной человечности: у одного через буйное развенчание всего далекого от ВлсовершенстваВ», у другого тАУ в упоении ВлдурманящимВ» воображением: ВлМанилов в кресле, не выпуская из рта трубку, осуществляет в призраках свои заветные мысли или сквозь дурманВ». Исходя из концептуальной установки, согласно которой Влобразы сна и образы действительности мало чем отличаются на глаз ГоголяВ», Ремизов предпринимает развернутое, комментированное изображение ВлсновидческойВ» мечты Манилова о дружбе с Чичиковым, которая способна преодолеть даже тяготение земных пространства и времени: ВлНезаметно проходили бы часы деревенской скукитАж Бельведер на доме необыкновенной высоты, видна МоскваВ». Примечательно, как стилистически нейтральное, предельно лаконичное указание Гоголя на то, что Влстранная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтанияВ»[v], в тексте Ремизова трансформируется в гротескно-фантастический образ, знаменующий крушение смоделированного сознанием Манилова идеального измерения бытия: ВлВлПродать мертвых!В» ударил черный голос Чичикова. И чубук упал к ногам Манилова. Гроза разламывала, сверкаяВ».

Осмысление и мифологизирующая реинтерпретация персонажей ВлМертвых душВ» явились яркими историко-литературными иллюстрациями концепции Ремизова о сновидческом начале как первоистоке творческого процесса. В книге ВлОгонь вещейВ» сконцентрированы и обобщены многие важнейшие открытия ВлхудожественнойВ», ВлимпрессионистскойВ» критики начала ХХ в., подчиняющей аналитическое осмысление эстетической реальности субъективирующему вживанию в нее, которое позволяет изнутри высветить лабиринты образного мышления художника, таящиеся за конечным результатом творческого воплощения. В разделах о ВлМертвых душахВ» развивается единый, сквозной сюжет о зачастую не осознанных самими гоголевскими героями метафизических запросах души, которые обнаруживаются прежде всего в онейросфере и вербализуются в эссеистском тексте благодаря поиску новых композиционно-речевых форм и актуализации символического потенциала изобразительного ряда.

Список литературы

[i] Козьменко М. Двоякая судьба Алексея Ремизова // Ремизов А.М. Избранные произведения. М., 1995. С.14.

[ii] Чалмаев В.А. Молитвы и сны Алексея Ремизова // Ремизов А.М. Огонь вещей. М., 1989. С.23.

[iii] Ремизов А.М. Огонь вещей. М., 1989. С.139. Далее текст Ремизова приводится по данному изд.

[iv] Ничипоров И.Б. М.Ю.Лермонтов в творческом сознании Иннокентия Анненского // Тарханский вестник. Вып. 18. Пенза, 2005. С.67тАУ 73.

[v] Гоголь Н.В. Собр. сочинений. В 7 т. Т.5. М., 1985. С.36.

Вместе с этим смотрят:

"Christmas stories" by Charles Dickens

"РЖзборник Святослава 1073 року" як лiтературний пам'ятник доби Киiвськоi Русi

"РЖсторiя русiв" - яскравий твiр бароковоi лiтератури

"Бедный человек" в произведениях М. Зощенко 20-30-х гг.

"Вальдшнепи" Миколи Хвильового. Проблеми iнтерпретацii й iнтертекстуального прочитання