Погребальная обрядность восточных славян и русского народа

ГОУ высшего профессионального образования ВлСеверо-западный институт печати СПбГУТДВ»

Реферат

По предмету: культура и религия

Тема: ВлПогребальная обрядность восточных славян и русского народаВ»

Работу выполнила: Лебедева Анастасия Павловна, группа Р1-1

Преподаватель: Селезнев Альберт Иванович

Санкт-Петербург 2007

Испокон веков тема смерти, загробной жизни и загробного мира занимала человечество. Они искали ответа на вопрос ВлЧто ждет нас за чертой?В» у религии, жрецов, старейшин и древних поверий.

То, во что верили древние славяне-язычники не могло не отразиться на их обрядах. Эволюция погребальной обрядности и разные, порою резко отличные друг от друга, формы погребального обряда отмечают существенные перемены в осознании мира, в той картине мира, которую древний человек создавал себе из сочетания познаваемой реальности с изменяющимися представлениями о предполагаемых, вымышленных силах, рассеянных, как ему казалось, в природе.

В своем реферате я хочу

В· Рассказать о представлении древних славян о смерти

В· Рассказать об особенностях различных похоронных обрядов древних славян ( в частности об обряде захоронения в урнах)

В· Рассказать, что такое Тризна, Крада и Столп

В· Проследить связь свадебного обряда с погребальным

В· Рассказать о славянских представлениях о загробном мире, а так же о ВлродныхВ» и ВлнечистыхВ» покойниках

В· Рассказать о календарных обрядах, связанных с поминовением предков

Введение

Язычники смотрели на жизнь человека с чисто материальной стороны: при господстве физической силы человек слабый был существом самым несчастным, и опять жизнь у такого человека считалась подвигом сострадания. Религия восточных славян поразительно сходна с первоначальной религией арийских племен: она состояла в поклонении физическим божествам, явлениям природы и душам усопших, родовым домашним гениям. Но следов героического элемента, так сильно развивающего антропоморфизм, мы не замечаем у славян, а это может означать, что между ними не образовались завоевательные дружины под начальством вождей - героев и что переселение их совершались в родовой, а не в дружинной форме.

Восточнославянское язычество накануне создания Киевской Руси и в его дальнейшем сосуществовании с христианством отражено в большом количестве материалов, являющимися источниками для его изучения. Это, прежде всего, подлинные и точно датируемые археологические материалы, раскрывающие самую суть языческого культа: идолы богов, святилища, кладбища без внешних наземных признаков (Влполя погребенийВ», Влполя погребательных урнВ»), а также и с сохранившимися насыпями древних Курганов. Кроме того, это - находимые в курганах, в кладах и просто в культурных слоях городов многообразные изделия прикладного искусства, насыщенных архиальной языческой символикой. Из них наибольшую ценность представляют женские украшения, часто являющимися в погребательных комплексах свадебными гарнитурами и в силу этого особенно насыщенные магическими заклинательными сюжетами и амулетами - оберегами.

Представления древних славян о смерти.
Похоронные причитания фиксируют постоянные формулы посмертной персонификации умершего как показатель его "перехода" в иную форму бытия. В причитаниях смерть, персонифицируясь, не получает, как правило, ясного антропоморфного облика (калика перехожая, в которую иногда превращается смерть, представляет собой пока еще не выясненное исключение), что позволяет воспринимать ее как высшую, неведомую, таинственную силу. Это, безусловно, поздняя перекодировка образа. О более ранней образной природе смерти в русских похоронных причитаниях свидетельствует целая цепь определений тАУ "голодная", "неуемная", "недосужная", "смерть-злодей", "змея лютая", постоянный антропоморфизм ее действий: она приходит не спросясь, украдкой, никогда не стучится в ворота и пр. Не нарушает общую систему рассуждений и способ ее перевоплощений тАУ когда неопределенность облика смерти, ее нечеткость сменяется видимым конкретным превращением в ворона. Подобный путь "прояснения"образа мысленно ставит параллель с мифами, космогоническими в частности, где непредставимое только путем превращения получало вполне конкретный осязаемый облик. Смерть, так же как и мифах, где зооантропоморфным тотемным существами приписывалась способность с легкостью менять свой внешний облик, предстает то в образе "калики перехожей", о неожиданно теряет видимые очертания, то вдруг многократно и последовательно перевоплощается. Смерть (как болезнь и горе) тоже имела, по всей видимости, на какой-то определенной стадии развития и постоянный антропоморфный облик. Смерть, как и все живое, была смертна, а поэтому ее должно похоронить так же, как мертвого. В обрядах Смерть хоронят, чтобы ее не было. Момент возможного "вторичного" возрождения, столь важный в земледельческих обрядах, здесь отсутствует. Похоронные причитания дают разную интерпретацию посмертного существования. На "житье вековечное" покойного собирают, "снаряжают" по всем правилам земного этикета тАУ дают ему еду, домашнюю утварь, в степных районах тАУ коня и пр. Все это подтверждается этнографическими и археологическими данными. "Перед уходом похоронной процессии с кладбища под гробтАж" (в том случае, если умершего предавали земле) "тАжкладут дары. Чаще всего они состоят из еды, трубки умершего и табака. В своей новой жизни в царстве мертвых у покойника должно быть все необходимое. Рядом с гробом вешают большую плетеную сумку, чтобы дух покойного мог собирать ягоды по пути и питаться ими."
Впрочем, следует отметить, что в реальных археологических следах погребального обряда мы постоянно наблюдаем сосуществование (с разным процентным соотношением) двух форм - древней ингумации, захоронения покойников в земле, и новой, родившейся лишь в середине II тысячелетия до н. э. кремации. Обе они связаны с общей идеей культа предков, но, очевидно, с разной практической (с точки зрения древних людей) направленностью этой идеи. Захоронение предков в земле могло означать, во-первых, то, что они как бы охраняют земельные угодья племени ("священная земля предков"), а во-вторых, что они, находящиеся в земле предки, способствуют рождающейся силе земли. Небо в этом случае в расчет не принималось. При трупосожжении же совершенно отчетливо проступает новая идея душ предков, которые должны находиться где-то в среднем небе, в "аере" - "ирье", и. очевидно, содействовать всем небесным операциям (дождь, туман, снег) на благо оставшимся на земле потомкам. Когда в дни поминовения предков их приглашают на праздничную трапезу, то "деды" представляются летающими по воздуху. Трупосожжение не только торжественнее простой ингумации как обряд, но и значительно богаче по сумме вкладываемых в него представлений. Осуществив сожжение, отослав душу умершего в сонм других душ предков, древний славянин после этого повторял все то, что делалось и тысячи лет тому назад: он хоронил прах умершего в родной земле и тем самым обеспечивал себе все те магические преимущества, которые были присущи и простой ингумации.
Первые два элемента не требуют особых пояснений. Изготовление домовины прямо связано с идеей второй, посмертной, жизни, а насыпка полусферических насыпей, по всей вероятности, отражает представления о трех горизонтальных ярусах Вселенной: курган изображает средний, земной, ярус, он является как бы моделью кругозора видимого земного пространства; зарождается эта идея, как мы знаем, в открытых степных областях и именно тогда, когда пастушеские племена начинают перемещаться по пастбищам. Куда бы они ни попали, везде земля представлялась им выпуклым кругом, шаровым сегментом, и они схематизировали свой видимый мир в форме кургана. Над курганом-землей находится небо, верхний мир, а под курганом - подземный мир мертвых. Значительно труднее объяснить появление во многих местах (конвергентно) устойчивого обычая захоронения сожженного праха покойников в горшках для приготовления пищи. Археологи настолько привыкли к глиняным погребальным урнам, что совершенно не задумываются над весьма странным, на первый взгляд, сочетанием: горшок для пищи и в нем - останки покойника, только что перешедшего в разряд предков-покровителей. Вопрос о появлении идеи такого сочетания достаточно сложен и потребует от нас некоторого отступления в сторону и специального разыскания.
Комплекс представлений, связанных с погребением предков, является общечеловеческим и этнические особенности сказываются в деталях и в сочетаниях второстепенных признаков или в разновременности появления этих признаков, тоже в большинстве случаев общих для многих народов.
Представления о реинкарнации в тотемных животных или сакральные предметы характерно для архаических культур вообще. Старшие говорили молодым, показывая на чуринги: "Это твой предок, то чем ты был когда странствовал по этой земле во время своего предыдущего существования." Реликтовые формы этих представлений сохраняются в похоронных обрядах, где умершего заворачивают в шкуру животного, а живые надевали маски тотемного животного или устраивали погребальные пляски, имитирующие движения тотема.
Во всех сказочных вариантах птица уносит на тот свет с последующим возвращением не настоящего, а лишь "мнимого покойника". Готовность же к подобному переходу символизирует всегда однозначно тАУ заворачивание в шкуру животного. Это сказочная интерпретация о душе-птице, покидающей пределы этого мира, соединенных реликтовыми формами тотемных представлений о приобретении покойным облика своего тотема.
Итак, смерть, по древним представлениям, - это всегда метаморфоза. Славяне уподобляли смерть жизни, она была для него лишь границей. После которой начиналась "новая жизнь" в "новом мире". Раз после смерти жизнь будет продолжена в другом месте, то для человека "пал ужас смерти" существование человека на земле оказалось только одним из звеньев в цепи всех отошедших поколений. "Переходный" период умершего заканчивался на земле его уходом в иной мир, но он мог вернуться на землю вновь в любом другом облике, в том числе и в лице своего потомка. Поэтому могилы и курганы предков располагались бок о бок с усадьбами живых: то были даже не два разных мира, а единый мир, в котором прошедшее, настоящее и будущее оказывались расположенными и тесно сосуществующими.
Предки и потомки составляли единую сакральную общину. Мир по ту и по эту сторону мало чем отличался один от другого. Он мог совпадать полностью, быть тождественным земному. Тогда покойный, покинув этот мир находит своих ранее умерших сородичей и начинают жить вместе с ними. Поскольку загробный мир подобен земному, то и там возможно умирание с последующим возрождением на земле.
Тайна смерти и посмертного существования была одной из определяющих идей языческого мировоззрения. Не случайно "со времени появления человека и до настоящего времени ни одно явление не вызывало в нем столько сильных эмоций и такого напряженного процесса мысли, как смерть, это странное, непонятное явление.

По
хоронный обряд.

Похоронный обряд оказался одним из наиболее консервативных элементов культуры благодаря устойчивости определяющих представлений, на базе которых он сформировался. Не случайно христианизация именно в этой области не принесла сколько-нибудь существенных результатов. В центре погребального ритуала оказался страх, причем не страх перед смертью, а страх пред мертвым, он-то и поддерживал строгость соблюдения и поразительную устойчивость данного ритуала в течение многих веков. Чувство страха привело к рождению целой сети взаимосвязанных ритуалов. Эти обряду имели предохранительную цель, они должны были способствовать тому, чтобы оградить живых от злого, подчас губительного влияния мертвых.

Особое место среди языческих обрядов занимал обряд погребения. На протяжении длительного периода сильно колебалось соотношение двух основных видов погребального обряда - сожжения (особенно у восточных и частью у западных славян) и трупоположения ( с 10-12 вв. повсеместно), часто хоронили или сжигали в лодке (пережиток водяного погребения). Первобытное погребение скорченных трупов, которым искусственно придавалось положение эмбриона в чреве, было связано с верой во второе рождение после смерти. Поэтому умершего и хоронили подготовленным к этому второму рождению. Праславяне еще в бронзовом веке поднялись на новую ступень и отказались от скорченности. Вскоре появился совершенно новый обряд погребения, порожденный новыми воззрениями о душе человека, которая не воплощается вновь в каком-либо другом существе (звере, человеке, птице..), а перемещается в воздушное пространство неба. Культ предков раздвоился: с одной стороны, невесомая, незримая душа приобщалась к небесным силам, столь важным для тех земледельцев, у которых не было искусственного орошения, а все зависело от небесной воды. С другой стороны, благожелательных предков, "дедов", необходимо было связать с землей, рождающей урожай. Это достигалось посредством закапывания сожженного праха в землю и постройки над погребением модели дома, "домовины".

Впрочем, следует отметить, что в реальных археологических следах погребального обряда мы постоянно наблюдаем сосуществование (с разным процентным соотношением) обеих форм - древней ингумации, захоронения покойников в земле, и новой, родившейся лишь в середине II тысячелетия до н. э. кремации. Обе они связаны с общей идеей культа предков, но, очевидно, с разной практической (с точки зрения древних людей) направленностью этой идеи. Захоронение предков в земле могло означать, во-первых, то, что они как бы охраняют земельные угодья племени ("священная земля предков"), а во-вторых, что они, находящиеся в земле предки, способствуют рождающейся силе земли. Небо в этом случае в расчет не принималось. При трупосожжении же совершенно отчетливо проступает новая идея душ предков, которые должны находиться где-то в среднем небе, в "аере" - "ирье", и. очевидно, содействовать всем небесным операциям (дождь, туман, снег) на благо оставшимся на земле потомкам. Когда в дни поминовения предков их приглашают на праздничную трапезу, то "деды" представляются летающими по воздуху. Трупосожжение не только торжественнее простой ингумации как обряд, но и значительно богаче по сумме вкладываемых в него представлений. Осуществив сожжение, отослав душу умершего в сонм других душ предков, древний славянин после этого повторял все то, что делалось и тысячи лет тому назад: он хоронил прах умершего в родной земле и тем самым обеспечивал себе все те магические преимущества, которые были присущи и простой ингумации.

Комплекс представлений, связанных с погребением предков, является общечеловеческим и этнические особенности сказываются в деталях и в сочетаниях второстепенных признаков или в разновременности появления этих признаков, тоже в большинстве случаев общих для многих народов.

Из числа таких элементов погребального обряда следует назвать: курганные насыпи, погребальное сооружение в виде человеческого жилища (домовины) и захоронение праха умершего в обычном горшке для еды.

Первые два элемента не требуют особых пояснений. Изготовление домовины прямо связано с идеей второй, посмертной, жизни, а насыпка полусферических насыпей, по всей вероятности, отражает представления о трех горизонтальных ярусах Вселенной: курган изображает средний, земной, ярус, он является как бы моделью кругозора видимого земного пространства; зарождается эта идея, как мы знаем, в открытых степных областях и именно тогда, когда пастушеские племена начинают перемещаться по пастбищам. Куда бы они ни попали, везде земля представлялась им выпуклым кругом, шаровым сегментом, и они схематизировали свой видимый мир в форме кургана. Над курганом-землей находится небо, верхний мир, а под курганом - подземный мир мертвых. Значительно труднее объяснить появление во многих местах (конвергентно) устойчивого обычая захоронения сожженного праха покойников в горшках для приготовления пищи. Археологи настолько привыкли к глиняным погребальным урнам, что совершенно не задумываются над весьма странным, на первый взгляд, сочетанием: горшок для пищи и в нем - останки покойника, только что перешедшего в разряд предков-покровителей. Вопрос о появлении идеи такого сочетания достаточно сложен и потребует от нас некоторого отступле отступления в сторону и специального разыскания.

Происхождение обряда захоронения в урнах

Причину появления новых представлений о какой-то внутренней связи между посудой для еды и местопребыванием праха предка следует искать, очевидно, в главной религиозной задаче первобытных земледельцев - в изобретении магических средств для обеспечения своей сытости, благополучия. Горшок для варева был конечной точкой длинного ряда действий предметов и разделов природы, обеспечивающих благоденствие земледельца: соха, вспаханная земля, семена, ростки, роса и дождь, серп, "кош" для увоза снопов, жерновки для размола и, наконец, печь и горшок для изготовления еды. Готовые продукты - каша и хлеб - испокон века были ритуальной пищей и обязательной частью жертвоприношений таким божествам плодородия, как рожаницы. Существовали специальные виды каши, имевшие только ритуальное назначение: "кутья", "коливо" (из пшеничных зерен). Варилась кутья в горшке и в горшке же или в миске подавалась на праздничный стол или относилась на кладбище в "домовину" при поминовении умерших. Горшки и миски с едой - самые обычные вещи в славянских языческих курганах, но не эти напутственные предметы помогут нам раскрыть связь горшка с прахом, умершего. Для нас важнее указать на приготовление еды из первых плодов, когда объектом культа был именно "каши горшок"; в севернорусских областях это происходило от начала августа до начала ноября, когда заканчивался обмолот - работники, кончая молотить, говорили: "Хозяину ворошок, а нам - каши горшок" Горшок для приготовления еды из первых плодов нередко считался священным предметом, а это позволяет построить следующую смысловую связь: умерший предок содействует урожаю, благополучию своих потомков; душа покойника с дымом погребального костра поднимается к небу, от которого зависит урожай; осязаемые останки (прах) укладываются в "сосуд мал", который или уже применялся для приготовления ритуальной каши в день первых плодов, или был подобен такому. Горшок с прахом предка зарывался в землю и прикрывался сверху домовиной или курганом. Вещественная часть предка, его прах и подаренные ему "милодары" предавались земле, от которой тоже находился в зависимости урожай славянина. Таким образом, происходила как бы бифуркация, раздвоение магической силы умершего родича: душа уходила в небо, а тело - в землю. Горшок для варева становился не только вместилищем праха, но и как бы постоянным напоминанием предку о первых плодах, о празднике благополучия.

Со всем этим как-то связан и целый ряд крупных изменений в идеологических представлениях; таков, например, отказ от скорченности покойников, а, следовательно, крутой поворот от идеи реинкарнации, второго рождения, идеи переселения душ, к каким-то новым идеям о загробной жизни без возвращения в каком бы то ни было виде в число живущих земной жизнью людей, животных или растений. Новые идеи воплощались в новом обряде сожжения умерших, появившемся примерно в это же время - "душа покойника летит в небо". А если все души предков находятся в небе (в "ирье"), то они становятся как бы соприсутствующими с верховным небесным божеством. Предки помогают потомкам, прилетают к ним на "радуницу", когда "дедов" поминают на кладбище, на месте захоронения праха, у их дедовской домовины. Вот тут-то, очевидно, и возникает слияние идеи небесного бога, повелителя природы и урожая, с идеей предка-помощника, тоже оказавшегося в небесных сферах вместе с дымом погребального костра.

Горшок, как символ блага, сытости, восходит, по всей вероятности, к весьма древним временам, примерно к земледельческомy неолиту, когда впервые появляется земледелие и глиняная посуда.

Связующим звеном между богом неба, богом плодоносных туч (отсюда "тучный") и кремированными предками, души которых теперь, по новым представлениям, уже не воплощаются в живые существа на земле, а пребывают в небе, явился тот горшок, в котором уже много сотен лет первобытные земледельцы варили первые плоды и специальным празднеством благодарили бога

Отсюда оставался только один шаг до появления обряда захоронения останков кремированного предка в простом горшке-урне, зарытом в кормилицу-землю. Только что появившийся обряд трупосожжения, идея которого заключалась в вознесении души умершего человека к небу, в какой-то мере отрывал умерших от земли; культ предков раздваивался - одни действия были связаны с новыми представлениями о невидимых и неосязаемых дзядах, витающих в ирье и призываемых живыми людьми на семейные праздничные трапезы, а другие магические действия по-прежнему были приурочены к кладбищу, к местy захоронения праха и единственному пункту, реально связанному с умершим. Аграрно-магическая обрядность навсегда осталась соединенной с местом захоронения умерших, с домовиной на кладбище, под которой захоронен в горшке-урне прах предка. Новый обряд захоронения в урне объединял следующие идеи этого нового периода: представление о бестелесной душе (сожжение), заклинательную силу горшка для первых плодов (урна-горшок с прахом предка-покровителя), заклинание плодоносящей силы земли (зарытие урны в землю) и создание модели дома данной семьи (домовина над зарытой урной с прахом предка членов семьи).

На праславянской территории (в её западной половине) прах предка начали насыпать в горшок в XII - X вв. до н. э., а до этого на всей прародине славян встречаются сосудообразные конические предметы с большим количеством отверстий, своей формой напоминающие синхронные им печки-горшки с небольшим количеством отверстий. Не служили ли они жаровнями-подставками священного варева? Есть и небольшие сосуды, по своему диаметру соответствующие верхнемy отверстию обгорелых бездонных подставок.

Итак, суммируя все вышесказанное, можно сказать, что погребальный обряд, отражающий и выражающий конкретную форму культа предков на том или ином этапе, свидетельствует, что с появлением кремации оформился следующий комплекс представлений о предках: предки связаны с небом, с отлетом в ирье душ предков; прах предков предается земле, источнику благ земледельцев ("священная земля предков"); принадлежностью и местом отправления культа предков является дом мертвых, домовина - модель жилища, около которой справляются поминки в дни радуницы, дни поклонения предкам. Вместилище праха - горшок для приготовления пищи - связывал воедино идею культа предков и магическое содействие предка благополучию живых.

Похоронный обряд тАУ продолжение

Прежде чем мы ознакомимся с реальными археологическими остатками славянского погребального обряда, следует расшифровать свидетельство летописца Нестора, содержащее несколько архаичных речений, затрудняющих понимание драгоценного текста.

Знаменитая характеристика быта славянских племен в Повести временных лет всегда интересовала историков России, но в большинстве случаев воспринималась ими как этнографическая запись киевского летописца о своих современниках.

Историки-норманисты смаковали слова Повести о том, что славяне "живяху звериньскомь образомь", "живяху в лесе, якоже вьсякый зверь", считая, что комментарии здесь не нужны. Другие комментировали этот раздел исходя из позиции летописца-христианина, хвалившего крещеных полян и умышленно чернившего язычников лесной полосы.

Задача критики этого текста распадается на две части: во-первых, надо установить хронологию той эпохи, о которой пишет Нестор, а во-вторых, проверить (например, по археологическим данным), был ли на самом деле тогда столь контрастен быт славян на берегах Днепра и вдали от Днепра.

все поддающиеся датировке события поставлены в хронологическом порядке. Наиболее глубокая дата - VI в. н. э. К сожалению, нельзя точно датировать время княжения Кия, но такая ситуация, когда славянского князя приглашает к себе в Царьград сам император и поручает ему охрану дунайской границы империи, могла возникнуть только в конце V - первой половине VI в. Итак, описание быта древних славян помещено между расселением славян (что относится к незапамятным временам) и различными событиями VI в., что заставляет нас обратиться к археологическим материалам до VI в., т. е. к культурам первой половины I тысячелетия н. э. Здесь мы и найдем тот резкий контраст, о котором пишет Нестор. Поляне "бяху мужи мудры и смыслены", они строят города, придерживаются хороших обычаев своих отцов. У них правильные семейные взаимоотношения, "стыденье" к женской половине семьи, нормальный патрилокальный брак с приданым.

Единственным минусом древних полян, с точки зрения печерского монаха, было то, что они "бяху же погане: жруще озером, и кладязем и рощением, якоже прочий погани".

Земля полян применительно к первой половине I тысячелетия н. э. - это одна из основных областей черняховской культуры с её высоким уровнем земледелия, скотоводства и ремесла, с её устойчивой хлебной торговлей с Римом, с её огромными открытыми селами и богатыми кладбищами. Даже культ священных озер и колодцев отразился в черняховском инвентаре, о чем свидетельствует аграрно-магический календарь летних языческих молений о дожде, нанесенный на тулове кувшина для священной воды. Черняховское поселение было и на месте Киева, первого княжеского центра полян.

Если бы какой-нибудь римский путешественник времен Птолемея побывал в богатых селах полян-черняховцев, а потом посетил бы позднезарубинецкие городища в землях древлян или радимичей с их примитивным натуральным хозяйством, родовым строем и полным отсутствием связей с римскими городами Причерноморья, то он должен был бы так же контрастно описать эти племена, как это сделал Нестор в XII в.

По сравнению с "мудрыми и смыслеными" полянами их лесные соседи, древляне и радимичи, действительно производили впечатление малокультурных племен, "живущих скотьскы". Первобытнообщинный строй здесь был в полной силе. Из летописи мы узнаем то, что невозможно выяснить по археологическим материалам, но что очень гармонично с ними сочетается: у лесных соседей полян была примитивная форма брака - умыкание девиц на игрищах, допускалось многоженство. По перечню того, чего не делали поляне, мы можем установить то, что допускали противопоставляемые им соседи: отсутствие "стыденья" к снохам, сестрам и свояченицам, пережитки матрилокального брака ("хожаще зять по невесту"). Древляне "убиваху друг друга", в чем, очевидно. следует видеть родовую кровную месть.

В итоге мы должны признать, что несторовская характеристика лесостепных (поляне) и лесных славянских племен, как резко различных по уровню своего развития, верна, но относить её нужно не к современникам Нестора и Мономаха, а к отдаленным их предкам времен Римской империи или к еще более ранним временам.

Рассмотрим текст Нестора, относящийся к славянам лесной зоны, выделив слова, нуждающиеся в комментировании.

"А Радимичи и Вятичи и Север одни обычай имеяху - живяху в лесе, якоже вьсякый зверь .. И аще къто умьряше, - творяху тризнy над нимь. И посемь сътворяху краду велику и възложаху на крадy мьртвьца и съжьжаху и. Посемь, събравъше кости, въложаху в судину малу и поставляху на стълпе на путьх, еже творять Вятичи и ныне. Сиже творяху обычая и Кривичи и прочий погании, не ведуще закона божия, нъ творяще сами собе закон".

Первым комментатором текста Нестора был летописец из Переяславля-Залесского, закончивший свою летопись в 1214 г. Слово "тризна" было ему понятно, и он оставил его без перевода. Загадочную "краду велику" он перевел словами: "громада дров велия", а к словам о поставлении погребальной урны на столпе он сделал интереснейшее дополнение: "..и в курганы сыпаху".

Действительно, в начале XIII в. у вятичей еще существовал курганный обряд погребения, о чем вполне мог знать переяславский летописец, живший в трех днях пути от земли вятичей.

Возвращаясь к вопросу о хронологии Нестерова описания, обратим внимание на то, что сам Нестор ни слова не сказал о насыпке каких бы то ни было насыпей, могил, курганов, следовательно, он писал о временах, когда курганный обряд погребения не стал еще повсеместным. Его описание очень точно соответствует археологическому понятию "полей погребальных урн". Окончательно утвердиться в этом мы сможем после того, как разберем всю погребальную терминологию Нестора, ставшую частично непонятной уже в XIII в.

Тризна

Под словом "тризна", творимая над покойником, надо понимать, конечно, не поминальный пир по умершему (носивший название "стравы"), а боевые игры, ристания, особые обряды, призванные отгонять смерть от оставшихся в живых, демонстрировавшие их жизнеспособность.

В памятниках XI в. слово "тризна" (трызна) означает "борьбу", "состязание" и соответствует греческим словам, означающим состязания в палестре или на стадионе. "Тризнище" - арена, стадион, место состязаний.

Крада велика

В этом слове нередко видели искажение слова "колода", "клада", т. е. выдолбленный из целого бревна гроб. Однако по прямому смыслу Нестерова текста крадой называли тот погребальный костер, на который возлагали труп умершего для кремирования его. Обычно трупосожжение производилось на стороне, поодаль от самого места погребения, и подготовленный для кремации костер, вероятно, действительно представлял собою "громаду дров велию". В тех случаях, когда сожжение производилось на месте погребения, кострище предстает перед археологами как круг около 10 м в диаметре при толщине спрессованного слоя золы и угля в 30 - 40 см.

"Крада" означало не только погребальный костер, но и всякое жертвенное сожжение: "крады и требища идольская", где "крада" соответствует греческому homos - горящему жертвенному алтарю.

А. Котляревский сближал интересующее нас слово с санскритским cradda - "священная жертва в честь мертвых".

Слово "крада" мы встречаем в ранних русских переводах с греческого. Такова Хроника Георгия Амартола, переведенная при Ярославе Мудром, когда еще во многих местах Руси возжигали погребальные костры. В Хронике несколько раз встречается слово "крада", но оно соответствует двум совершенно различным по смыслy греческим словам: рyra (огонь) и sphaira (круг). Очевидно, в понимании русского переводчика "крада" означала какой-то "огненный круг".

Из описания похорон руса Ибн-Фадланом мы узнаем, что место сожжения окружалось какой-то оградой с воротами.

Слияние двух разнородных понятий - огонь и круг - в одном слове "крада" произошло, по-видимому, в силу того, что, кроме огненной сущности жертвенного (в данном случае погребального) костра, существенную роль играла и круговая форма. Разгадку нам дают древнейшие курганы, прикрывшие под своей насыпью не только прах сожженного, но и окружающее его пространство, благодаря чему удалось проследить круговые ровики вокруг остатков погребального костра.

Сожжение производилось на месте погребения; кострища (3 х 4 м; 4X6 м) окружались правильными кругами ровиков (ширина 20 см, глубина 50 см), диаметр кольца которых достигал 7 м. Процесс погребения мы должны представить себе так: складывали погребальный костер, на него "възложаху мьртвьца" и это непосредственно похоронное дело сопровождалось религиозно-декоративным сооружением - вокруг крады (которая была, судя по раскопочным чертежам не очень правильной формы) прочерчивали геометрически точный круг, рыли по кругу глубокий, но узкий ровик и устраивали какую-то легкую ограду вроде плетня из прутьев (следов бревенчатого тына нет), к которой прикладывалось значительное количество соломы (снопов?). Когда зажигали огонь, то пылающая ограда своим пламенем и дымом закрывала от участников церемонии процесс сгорания трупа внутри ограды. Возможно, что именно такое сочетание погребальной "громады дров" с правильной окружностью ритуальной ограды, отделявшей мир живых от мира мертвых предков, и именовалось "крадой" - словом, при помощи которого в XI в. одинаково переводилось и рyra и sphaira.

Огненное кольцо вокруг домовины устраивалось и тогда, когда сожжение производилось па стороне. Таковы радимичские курганы X, исследованные Г. Ф. Соловьевой, где погребальную домовину окружает широкое и неправильное кольцо золы и угля. Ширина горелого слоя (до 1 м) и негеометричность кольца могут говорить о том, что здесь не было ограды, а просто погребавшие навалили горючий материал вокруг домовины-"столпа" и подожгли его.

Совершенно исключительный интерес представляет радимичский курган XI в. у села Ботвиновки: покойник захоронен без сожжения, в яме и в домовине. Вокруг погребальной ямы по правильному кругу было уложено широкое кольцо горючего материала; ровика, который служил бы признаком ограды, здесь нет - солома и ветки были положены на поверхности земли. Диаметр огненного кольца - 7 м. В данном случае перед нами пережиток обряда трупосожжения и только один из элементов крады - "сфера", "круг", огненно-дымовое окружение места захоронения. Это заставляет нас вспомнить свидетельство письменных источников о пережитках языческих трупосожжений того же самого времени, что и курган у Ботвиновки. Речь идет о житии князя Ярослава - Константина Святославича Муромского, где при описании погребения его сына Михаила, убитого язычниками, говорится, что "погребаемy князю Михаилу ни тризнища, ни дымы, ни битвы не творяху".

Дата события - конец XI в. (1092 г.?). "Битвы" - это хорошо знакомая нам тризна - "бойование". "Дымы", которые устраивали в то время при погребении менее ревностных христиан, чем Михаил Ярославич, - явный пережиток трупосожжения, хорошо документированный радимичским курганом, синхронным княжению первых муромских князей.

Столп (сътълъпъ)

Ошибка исследователей, пытавшихся реконструировать это погребальное сооружение, состояла в том, что они брали только одно из значений слова "столп" - столб, колонна, бревно.

В. 3. Завитневич в одном курганном кладбище обнаружил остатки вертикальных столбов, что позволило ему так представить обряд погребения: ".. на мес

Вместе с этим смотрят:

"Одесский миф" как миф: (Ранние годы "одесского мифа")

50 вопросов и 50 ответов из христианско-психотерапевтической практики. Зло в мире и зло в человеке

РЖслам

РЖудаiзм

РЖудаiзм як нацiональна релiгiя iвреiв